Пепел прошлого (СИ)

Его большая мозолистая ладонь легла мне на лоб, чуть сдавив пальцами. Батюшка выдохнул и стал что-то тихо шептать, приводя меня в некое замешательство. Я не знала, как на это реагировать, и просто закрыла глаза, пытаясь расслабиться. Вокруг нас ходили люди, чьи голоса стали превращаться в неясный, монотонный шум. Я слышала только свое дыхание, биение сердца успокаивалось, а легкие, до этого сжатые в спазме, расправились, позволив вдохнуть воздух полной грудью. Сухая ладонь батюшки была теплой и невесомой, а тихий голос, шепчущий молитвы, стал для меня маяком, к которому я брела, вглядываясь в свои страхи. Я вздрагивала, ужасаясь множащимся теням, но продолжала брести на его успокаивающий шепот. Как только перестала всматриваться в хмурые лица, воплощающие собой мои страхи, увидела золотистую тропинку, ведущую к большущему старому маяку, возле которого стоял мужчина.

— Ты можешь все исправить, дочка, — прошептал батюшка и убрал свою ладонь, возвращая меня в холодную реальность…

*****Максим******

Её телефон не отвечал целый день. Вернувшись в больницу, я узнал, что Лиза подписала документы на трансплантацию, тем самым дав добро на поиск донора для своего сына, а затем уехала, в чем была. Первым порывом было найти ее и успокоить, а сомнений в том, что она сейчас ощущает себя загнанной лошадью, у меня не было. Но, чтобы успокоить ее, мне нужны слова, аргументы… Но их нет, потому что нет фактов. У меня есть уравнения с одними неизвестными, нет условий, нет данных, нет формулы, одни только аксиомы, настойчиво бьющие по черепу. Я знал одно — только отец сможет объяснить мне все.

Медсестра принесла карту, в которой подробно было описано заболевание Ваньки. Вырывал из корявого текста только знакомые слова, пытаясь вникнуть в суть, которую мне до сих пор никто не мог объяснить нормальным, не врачебным, а человеческим языком. Самому до сих пор не верилось, что совершенно здоровый малыш может в один момент оказаться прикованным к больничной кровати.

Я сидел в Лизкином кабинете, внимательно разглядывая его скупой интерьер. Маленькие статуэтки, рисунки и фотографии младенцев были плотно выстроены в ряд по белоснежной поверхности полок, разбавляя медицинскую стерильность стен. Но глаза вновь и вновь опускались к копиям документов, с помощью которых Лизке перекрыли врачебный кислород в городе. И почему-то я совсем не удивлен, что они подписаны людьми, с некоторыми из которых я знаком с самого детства. С их детьми я ходил в детский сад, а потом и в школу, пока не уехал учиться в Европу. Именно они приезжали по первой истерике матери, когда я разбивал коленку или терял голос, знатно переев мороженого, тайком от няни. Это в их домах и квартирах, праздновались детские дни рождения, именно там я впервые поцеловал одноклассницу Зою, чьи металлические скобки на зубах снились мне потом очень долго.

Это несомненно их фамилии гордо значились в самом конце сухого документа, на основании которого можно было подумать, что моя Лизка "ПТУшница" какая-то, а не врач!

— Сын? — дверь открылась. Отец вошел, брезгливо окинув белоснежную дверь, пытаясь найти, к чему можно было бы придраться, но, не увидев ни пятнышка, все равно захлопнул ее небрежным толчком носка его дорогих туфель.

— Привет.

— Что за экстравагантное место для встречи отца и сына? Мог бы и…

— У тебя аллергия, что ли? — беспардонно перебил я его, пресекая тираду красивых слов, которыми он мастерски уводил разговоры в нужную только одному ему сторону. Отец округлил глаза и стал ощупывать себя, шаря ухоженными руками по не менее холеному лицу.

— Что ты имеешь в виду?

— У тебя аллергия на моё счастье?

— Фух… — отец выдохнул и расслабленно сел в небольшое кресло, предварительно осмотрев его пристальным взглядом. — Я уж думал, что-то серьезное.

— Сначала ты каким-то чудесным образом очутился в Вене, не без участия матушки, естественно, прямо накануне исчезновения Лизки. Потом ты появляешься в городе, и ее мгновенно вышвыривают из районного, я повторюсь — из районного, а не из фешенебельного роддома, как котенка, прямо на улицу.

— Не вижу никакой связи. Я, собственно, выкроил несколько часов только для того, чтобы…

— А я вот вижу связь, пап, — щелкнул замком в двери, не забыв вытащить ключ.

— Что за ерунда, сын? Ты, что… в заложники? Отца?

— Конечно, а как еще с тобой разговаривать? Матушка, небось, почуяла запах горелого, и свалила на моря? — из горла вырвался хрип, зарождавшийся, как смех. Но, глядя на отца, я не находил сил смеяться, потому что все мое самообладание было направлено на то, чтобы не броситься, и не размозжить его холеную морду. Как только он вошел, я прямо почувствовал, его вину. Нос щекотало, а кулаки сжались. Конечно! Кровь закипала, мчась по венам с бешеной скоростью. Виноват….