Пепельные цветы

Беатрис, вероятно, почувствовала что-то — обернулась.

- Что, милый? - спросила, заметив, наверное, что-то в его глазах.

- Может быть... - он не знал, как сказать это. Он никогда не говорил такого женщине. - Может быть, мы... уйдём отсюда?.. Я...

А она вдруг понимающе и немного смущённо улыбнулась и, наклонившись к его уху, прошептала:

- Ты хочешь любить меня?

- А?.. - он растерялся. - Конечно хочу. Я и люблю тебя. Разве нет?

- Т-ш-ш, - её дыхание защекотало в ухе. - Не так громко, любимый.

Но Липси и Гленда ничего не замечали — они не отрываясь смотрели в окно, за которым бушевало сияние.

Беатрис быстро поцеловала его в скулу под ухом, потянула за руку.

Лицо её было взволновано и... азартно, да. Какое-то новое, неведомое Ллойду выражение трепетало на нём — глаза её странно горели, ноздри раздувались... Оно даже стало менее красивым, это лицо. Незнакомым. Пугающим.

И потом... Он никогда ещё не... не был с женщиной наедине, в... А Беатрис, она так серьёзна сейчас, будто...

- Какая прелесть! - Гленда обхватила ладонями свои исхудалые щёки. - А может быть, выйти на улицу? На окне столько пыли, что не видно всего этого чуда.

- Ну, почему бы и нет, - отозвался Липси. - Пуркуа бы не па.

- А пойдёмте пускать фейерверки, а?! - воскликнул Ллойд. - Я совсем забыл! У меня же есть несколько петард. Брал специально, чтобы отметить день рождения.

Беатрис остановилась, удивлённо глядя ему в лицо, отпустила его руку.

- Ой, здорово! - захлопала в ладоши Гленда. - Пойдёмте! Фейерверки под... под северным сиянием — это, наверное, так красиво!

- У тебя день рождения, милый? - удивилась Беатрис.

- Не сегодня, нет, - покачал он головой. - Через месяц. Кажется.

- Пойдёмте же скорее! - торопила Гленда.

- Сейчас, - с готовностью кивнул Ллойд. - Я только сбегаю к себе за петардами.

- Мы будем ждать вас на улице, Ллойд, - сказал Липси, весело беря Гленду под руку и направляясь к двери.

Беатрис отправилась за ними, бросив на Ллойда то ли удивлённый, то ли сожалеющий взгляд.

Он проводил их глазами до выхода и радостно метнулся в коридор.

- Да куда ж ты прёшь, жеребец чёртов! - встретил его в полумраке коридора громовой голос Пирса Маклахена. - Чуть с ног не сбил!

- Простите, сэр, - Ллойд прижался к стене, пропуская хозяина. - Я к себе тороплюсь.

- Поспешай медленно, дурачина, - почти добродушно произнёс Маклахен, не торопясь, однако, дать Ллойду дорогу.

Кот... Да какой там кот! Котёнок. Ллойд был котёнком перед огромной массой надвигавшегося на него джипа.

- Да, господин Маклахен, да, - пролепетал он, протискиваясь по стенке мимо хозяина. - Я запомню.

20. День двадцать первый. Пирс Маклахен

Слизни тоже необходимы — это еда для грача. Так что, называя их, всех этих, бесполезными слизнями, он, пожалуй, был не совсем прав. Слизни тоже приносят хоть какую-то пользу, хотя бы своим существованием. А вот вши... Да, они все — вши.

Чёрт, как же вы все надоели Пирсу Маклахену! Когда же вы, наконец, передохните-то? Вас уже и ядером бьют и газом травят, а вы всё живы, всё цепляетесь за подлую жизнёшку свою, ничем не оправданную, бесполезную. Вцепились в его, Пирса Маклахена, островок и сосёте, последние соки высасываете.

Вон, Меган, на что была бесполезным насекомым, а и то... Смогла осознать свою бесполезность, смириться и сдохнуть. Бросила его одного, сволочь. Жрать теперь готовить некому, потому как две эти молодые дуры к жизни, кажется, не приспособлены и от них не дождёшься.

Он вошёл в гостиную, тяжело опустился на диван. С недавних пор почти незаметная раньше одышка стала постоянной, и после каждого энергичного движения, после десятка быстрых шагов, он чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег.

Берег...

Он нашёл её там. Эта старая падаль стояла на коленях, у самой кромки причала. Молилась она, что ли. Даже не обернулась, когда он подошёл сзади, хотя ведь наверняка слышала — треск от раздавленного тяжёлыми шагами града стоял такой, что на материке, наверное, было слышно, если там ещё есть, кому слушать. Остановился у неё за спиной, глядя на склонённую седую голову, на тощую шею и острые лопатки, торчащие под лёгкой кофтой. Руки и лицо её были черны от пепла.

- Что же они наделали! - взвыла цыганка, не поворачиваясь, но обращаясь конечно же к нему. - Что ж натворили-то они! Ироды, ироды!

В почти непроницаемом воздухе стояла жуткая вонь, в которой смешались запахи тухлой рыбы, гари, моря и какой-то химии. Видно было не больше чем на десяток метров, а дальше словно вырастала сплошная стена жёлто-серого тумана.

- Чего ты орёшь, дура? - бросил он ей. - Кто тебя слышит...

- Бог, - ответила она. - Бог-то уж точно слышит. А больше никто. Даже ты.

- Так чего ж ты орешь? - повторил он. - Всё равно сдохнем все, ори не ори.

- Давно уже, - непонятно произнесла она.

- Что?

- Давно уже умерли. Ты. Я.

Маклахен усмехнулся.

- Я — нет ещё.

- Умер. Ещё лет сорок назад. Или пятьдесят.

- Ну ты! - прикрикнул он. - Ты эти свои цыганские штучки брось! Тем более, они тебе и не помогут.

Она повернулась, глянула ему в лицо, равнодушно пожала плечами. Отвернулась.