Пьер и Мария Кюри

Но радий упорно хранит свою тайну и не выражает ни малейшего желания знакомиться с людьми. Где та пора, когда Мари в душевной простоте определяла его содержание в отбросах урановой руды, как один к ста? Излучение нового вещества обладает такой силой, что ничтожное количество радия, рассеянное в минерале, является источником поразительных явлений, которые можно не только наблюдать, но и легко измерить. Вся трудность — в невозможности выделить даже ничтожное его количество, изъять его из той среды, с которой он прочно связан.

Рабочие дни превращаются в месяцы, а месяцы в годы. Пьер и Мари не теряют мужества. Это вещество завораживало их своим сопротивлением. Он и она, соединенные нежной любовью и умственными влечениями, оба созданы для той противоестественной жизни, какую они вели в их деревянном бараке.

«В ту пору мы с головой ушли в новую область, которая раскрылась перед нами благодаря неожиданному открытию, — будет писать Мари. — Несмотря на трудные условия работы, мы чувствовали себя вполне счастливыми. Все дни мы проводили в лаборатории. В нашем жалком сарае царил полный мир и тишина; бывало, когда нам приходилось только следить за ходом той или другой операции, мы прогуливались взад и вперед по сараю, беседуя о нашей теперешней и будущей работе; озябнув, мы подкреплялись чашкой чаю тут же у печи. В нашем общем, едином увлечении мы жили как во сне.

В лаборатории мы очень мало виделись с людьми; время от времени кое-кто из физиков и химиков заходил к нам — или посмотреть на наши опыты, или спросить совета у Пьера Кюри, уже известного своими познаниями в нескольких разделах физики. И перед классной доской начинались те беседы, что оставляют по себе лучшие воспоминания, возбуждая еще больший научный интерес и рвение к работе, а в то же время не прерывают естественное течение мыслей и не смущают атмосферу мира и внутренней сосредоточенности, какой и должна быть атмосфера лаборатории».

Иногда Пьер и Мари бросают на несколько минут свою аппаратуру и начинают мирно разговаривать.

— Я спрашиваю себя, каков он будет с виду? — говорит в один прекрасный день Мари с нетерпеливым любопытством девочки, которой обещана игрушка. — Пьер, ты каким представляешь его себе?

— Кто его знает… — спокойно отвечает физик. — Видишь ли, мне бы хотелось, чтобы у него был красивый цвет.

* * *

Странно, что в переписке Мари Кюри мы не находим по поводу этой многотрудной работы ни одного картинного, прочувствованного замечания вроде тех, какие некогда врывались в содержание ее интимных писем. Оттого ли, что годы изгнанничества ослабили духовную близость с ее родными? Или спешная работа не оставляла времени для этого?

Действительная причина такой сдержанности заключалась, может быть, в другом. Не случайно то обстоятельство, что письма Мари Кюри теряют свою оригинальность как раз в то время, когда история ее жизни начинает приобретать исключительный характер. Будучи гимназисткой, учительницей, студенткой, невестой, Мари могла быть откровенной. Но теперь ее обособляют от других тайна и неизъяснимое чувство своего призвания. Среди тех, кого она любит, для нее уже нет собеседника, способного ее понять, постичь ее заботу, трудность цели. Только одному человеку может она поверить свои неотвязные думы: Пьеру Кюри, товарищу в жизни и в работе. Только ему она высказывает свои особенные мысли, свои мечты. Начиная с этого времени всем другим, как бы они ни были дороги ее сердцу, Мари будет представляться почти заурядной личностью. Будет описывать только будничную сторону своей жизни. Временами у нее найдутся и прочувствованные выражения, чтобы похвалиться своим женским счастьем. Но о работе скажет лишь несколько невыразительных коротких фраз в двух-трех строках.

«…Живем по-прежнему. Много работаем, но спим крепко, а поэтому работа не вредит нашему здоровью. По вечерам вожусь с дочуркой. Утром ее одеваю, кормлю, и около 9 часов я уже обычно выхожу из дому. За весь год мы не были ни разу ни в театре, ни в концерте, ни в гостях. При всем том чувствуем себя хорошо… Очень тяжело только одно — отсутствие родной семьи, в особенности вас, мои милые, и папы. Часто и с грустью думаю о своей отчужденности. Ни на что другое я жаловаться не могу, поскольку состояние нашего здоровья неплохое, ребенок хорошо растет, а муж у меня — лучшего даже нельзя себе вообразить, это настоящий божий дар, и чем больше живем мы вместе, тем сильнее друг друга любим.

Наша работа подвигается вперед. Скоро я буду делать о ней доклад, он был назначен на прошлую субботу, но мне было нельзя, тогда он состоится непременно или в эту субботу, или же через две недели».