ПЬЕР

Там, где он стоял, пролегала грубая деревянная дорога, используемая только санями в снежное время, а стоявшие по бокам деревья образовали узкую арку и представляли собой ворота, открывающие путь на далекие, широкие пастбища, спускающиеся к озеру. В этот влажный и туманный вечер раскидистые, дрожащее вязы на пастбище казались стоящими в неприветливом мире и державшимися за свое место только из-за непостижимого чувства долга. Расположенное далее озеро, в единой плоскости безучастности и немоты, не тронутое бризом или дыханием, было крепко зажато в берегах и лежало без достаточной живости, необходимой для отражения самого маленького куста или ветки. И все же в этом озере было заметно отраженное, неподвижное высокое небо. Только в солнечном свете этому озеру удавалось поймать веселые, зеленые образы, но и они не прогоняли отображенную немоту малозаметных небес.

С обеих сторон, в отдалении, а также далеко за дальним пологим берегом озера возвышался длинный, таинственный горный массив с косматыми соснами и болиголовами, с мистическими и неразличимыми выдыхаемыми испарениями, в которых черный воздух смешивался со страхом и сумраком. У его подножия росли дремучие очарованные леса. Из их далеких совиных глубоких пещер и гнилых листьев (от быстрого гниения бесполезной древесины и игнорировании этого факта в других странах гибнет множество нищих), из бесконечности этих жестоких бездонных лесов доносились стенание, бормотание, рев, прерывистые изменчивые звуки: стук капель дождя о парализованные деревья, удары оторвавшихся камней и последних остатков долго раздираемых ветвей и дьявольская тарабарщина лесных призраков.

Но на ближнем берегу тихого озера, где оно образовывало длинный полукруг и задевало полого поднимающиеся кукурузные поля, стоял маленький невысокий красный сельский дом; его древняя крыша заросла самыми яркими мхами; северная сторона (с севера мох сдувался ветром) также была с прозеленью мха, как и северная сторона любого широкого кленового ствола в лесу. У одного из остроконечных фронтонов спутавшееся дерево требовало поддержки и щедро платило за неё широкой раскидистой кроной, одна из вьющихся ветвей которой сама собой встала вертикально прямо напротив кирпичного дымохода, словно машущий громоотвод. Напротив другого фронтона можно было разглядеть низкий молочный сарайчик; его стороны, словно сеткой, закрывали виноградные лозы Мадейры, и, оказавшись достаточно близко, заглянув через этот решетчатый узор посредством легкого поворота планок небольшой оконной амбразуры, вы, возможно, разглядели бы нежных и самодовольных пленников – кастрюли с молоком, ряды белоснежных голландских сыров, брикеты золотого масла и банки с лиловым кремом. Шеренга из трех гигантских лип стояла на страже этого зеленого пятна. На нижней и средней части их стволов, почти до конькового бруса, листвы было мало, но потом, внезапно, как три огромных зеленых воздушных шара, они уже раскачивались в воздухе тремя широкими, перевернутыми округлыми зелеными конусами.

Вскоре, как только взгляд Пьера упал на это место, его сотрясла дрожь. Не только из-за Изабель, которая там теперь оказалась, но и из-за двух косвенных и весьма странных совпадений, которые привели его к дневным переживаниям. Он шел позавтракать со своей матерью, и его сердце, переполненное вероятным предчувствием её высокомерного отношения к появлению Изабель, требовало её материнской любви: и ло! Входит преподобный г-н Фэлсгрейв и обсуждает Неда и Делли, и все эти переживания, которые Пьер отчаялся представить своей матери во всех своих этических аспектах, чтобы абсолютно до конца изучить ее мысли об этом и, тем самым, подтвердить свои собственные догадки, – весь этот вопрос был обсужден полностью, да так, что из-за этого странного совпадения он теперь отлично понял мысли своей матери и, словно от небес, получил предупреждение, ничего ей не раскрывать. Это было утром; и теперь, в конце дня мельком увидев дом, где нашла пристанище Изабель, он сразу опознал в нем сдаваемый в аренду сельский дом старого Уолтера Альвера, отца той самой Делли, навеки падшей от жестоких чар Неда.