ПЬЕР

«Да, мой брат, в Оседланных Лугах, в поместье старого генерала Глендиннинга», – сказала она, – «но старый герой уже давно умер, и – большая жалость – это же случилось и с молодым генералом, его сыном, давно умершим; но тогда остаётся еще молодой генерал-внук; в этой семье всегда передается звание и имя; да, даже имя – Пьер. Пьер Глендиннинг было имя старого генерала с седыми волосами, который участвовал в прошлых войнах с французами и индейцами; и Пьер Глендиннинг – собственное имя молодого правнука. Поэтому хорошенько посмотри на меня, брат мой, – да, он имел в виду тебя, тебя, брат мой»

«Но гитара – гитара!» – вскричал Пьер – «как гитара появилась в Оседланных Лугах, и как её выменяли у слуг? Расскажи мне об этом, Изабель!»

«Не задавай мне таких резких вопросов, Пьер; ты уже знаешь, что раньше, может быть, время для меня было плохое. Я не могу точно и сознательно ответить тебе. Я могу лишь предположить – но какова ценность предположений? О, Пьер, тайны в миллион раз лучше и намного слаще, чем предположения: пусть тайна и может быть непостижимой, но эта непостижимость происходит из-за её величия; но предположение – оно слишком мелко и бессодержательно»

«Но это – самое необъяснимое из всего. Скажи мне, Изабель; конечно, ты, должно быть, как-то думала об этой вещице»

«Очень много, Пьер, очень много; но только об её тайне – больше ни о чём. Не могла я достоверно сказать, как гитара оказалась в Оседланных Лугах, и как слуги обменяли её. Достаточно того, что она узнала меня, пришла ко мне и говорила со мной, и пела мне, и успокаивала меня, и стала для меня всем»

Она на мгновение остановилась, и в это время сам Пьер рассеянно вернулся к тайне этого странного открытия; но теперь он снова внимал продолжавшемуся рассказу Изабель.

«Теперь, мой брат, я, задумавшись, держала клубок в своей руке. Но я не стала немедленно следовать за ним. Мне в моем одиночестве было достаточно того, что я знала, где искать семью моего отца. Тогда ещё ни малейшего желания когда-либо раскрыться не приходило мне в голову. И я была застрахована от того, что по очевидным причинам никто из его живых родственников, скорей всего, не смог бы узнать меня, даже если бы они меня увидели, поскольку в качестве той, кем я действительно была, я чувствовала себя в безопасности при случайной встрече с кем-либо из них. Но вследствие моих неизбежных перемещений и миграций от одного дома другому я, наконец, оказалась в двенадцати милях от Оседланных Лугов. Я начала чувствовать в себе страстную тоску, но бок о бок появилась и состязающаяся с ней гордость, – да, гордость, Пьер. Мои глаза загораются? Если нет, то они противоречат мне. Но это не простая гордость, Пьер; ведь что есть у Изабель в этом мире, чем можно гордиться? Она – гордость – тоже слишком страстное желание, любящее сердце, Пьер – гордость за долгое страдание и горе, мой брат! Да, я заполучила большую тоску с еще более сильной гордостью, Пьер, и поэтому меня бы теперь здесь не было, в этой комнате, – и ты никогда не сидел бы рядом со мной и, по всей житейской вероятности, не услышал бы так много о той, кого называют Изабель Бэнфорд, если бы я не услышала про Уолтера Алвера, живущего всего лишь в трёх милях от особняка в Оседланных Лугах, и бедная Белл не нашла бы весьма любезных людей, готовых заплатить ей за её труды. Почувствуй мою руку, мой брат»

«Дорогая божественная девочка, моя собственная благородная Изабель!» – вскричал Пьер, ловя протянутую руку с необузданным возбуждением, – «как жаль, что такая необычная жёсткость и эта еще более странная мелочность оказываются сосредоточены в каждой человеческой руке. Но жёсткость и мелочность по противоположной аналогии намекают на большое великодушное сердце, которое по твердой и божественной воле оказалось подчиненным твоей великой незаслуженной и мучительной судьбе. Пусть, Изабель, мои поцелуи на твоей руке дойдут до самого сердца и посеют там семена вечной радости и покоя»

Он вскочил на ноги и встал перед нею с таким горячим богоподобным величием, исполненном любви и нежности, что девушка пристально посмотрела на него, как будто он был единственной милосердной звездой в важнейшей для неё ночи.

«Изабель», – вскричал Пьер, – «Я несу сладкое покаяние за своего отца, ты – за свою мать. Нашими искупительными земными деяниями мы будем благословлять обе их неизменных судьбы, мы будем любить друг друга чистой и прекрасной любовью ангела к ангелу. Если когда-нибудь Пьер оторвется от тебя, дорогая Изабель, то тогда, возможно, он оторвется от самого себя, отступив навсегда в пустоту небытия и ночи!»

«Брат мой, брат мой, не говори так со мной; это слишком; ты, до сегодняшнего дня непривыкший к какой-либо любви, такой божественный и огромный, оторвавшись, сокрушишь меня! Такую любовь почти невозможно сменить на ненависть. Не двигайся; не говори со мной»

Они оба какое-то время помолчали, затем она продолжила.