Перчинка

Издалека, нарастая с каждой минутой, доносился неясный гул, похожий на отдаленный рев воды в половодье или на грохот обвала. По мере того как шум приближался к древним стенам монастыря, в нем все отчетливее можно было различить гомон голосов, из которого словно выплескивались отдельные крики, обрывки песен.

— Ой, слушайте! Пьедигротта! — простодушно воскликнул Чиро.

Но приятели не обратили на его слова никакого внимания.

— Подожди здесь, я сейчас… — пробормотал Перчинка, обращаясь к Марио и быстро направился к выходу.

На тесной площади перед входом в монастырь бурлила толпа. Столько народу Перчинка и Винченцо встречали только в бомбоубежище во время самых первых бомбежек. Люди пели, смеялись. Даже старые капуцины вышли из своих келий и присоединились к толпе, которая веселилась на площади. Такой же шум и возгласы ликования доносились из прилегающих к площади переулков, круто спускавшихся к улице Фория.

— Кончилась! Война кончилась! — закричала какая-то растрепанная женщина, обращаясь к обоим приятелям, которые изумленно таращили глаза на это невиданное зрелище.

Мгновенно забыв и о Марио, и о бомбоубежище, и о листовках, Перчинка и Винченцо ринулись в самую гущу и подняли вдвоем такой гвалт, словно решили перекричать всех, кто был на площади.

Неожиданно толпа всколыхнулась и побежала вниз по переулкам, залила улицу Фория и вместе с другими людскими реками и ручейками, которые стекались из боковых улочек, хлынула к площади Данте, на улицу Толедо и дальше до Палаццо Реале. Вот наконец и море! Многим, как и Перчинке, давно уже не удавалось взглянуть на него.

День выдался ясный, солнечный, и от этого все вокруг приобретало еще более праздничный вид. В одном месте толпа образовала широкий круг. В центре его молоденький белобрысый немецкий солдат без гимнастерки лихо отплясывал вместе с седобородым капуцином, увлеченным сюда толпой; рядом плясала какая-то старая женщина, которая, несмотря на свои годы, казалась неутомимее всех. Немец плясал, поминутно выкрикивая какие-то гортанные слова, которых никто не понимал. Вдруг он резко остановился и заорал: — Война конец! Война капут! Ура!

Люди, смеясь и плача, громко хлопали в ладоши. Тут уж Перчинка не выдержал и бросился на середину круга прямо под ноги солдату. Ему тоже хотелось танцевать вместе со всеми. Но капуцин, который еле держался на ногах от усталости и тяжело отдувался в густую белую бороду, оттащил его назад, и Перчинке пришлось снова занять свое место в толпе зрителей. Вокруг не было ни одного закрытого окна, ни одного пустого балкона. Люди были повсюду.

— Да здравствует мир!.. — неслось со всех сторон. Площадь Плебисцита в мгновение ока наполнилась лотками бродячих торговцев. Они тоже вылезли из бомбоубежищ в надежде, что на мире им удастся подработать больше, чем на войне, которая их почти разорила.

А старуха все плясала. Даже солдат начал уже задыхаться, а она все кружилась и кружилась, словно забыла об усталости. Не переставая плясать, солдат наугад протянул руку, в которую кто-то сейчас же сунул стакан вина. Немец остановился. Запрокинув голову и закрыв глаза, он наклонил стакан и ловко перелил его содержимое себе в рот. Удаль немца вызвала восхищенные возгласы толпившихся вокруг неаполитанцев.

Внезапно крики оборвались. Толпа расступилась, а в образовавшемся проходе показались два немецких унтер-офицера. Увидев их, солдат опустил голову и замер, сжимая в руке пустой стакан. Немцы молча взяли его за руки.

Он не сопротивлялся. Стакан упал на мостовую и разлетелся на кусочки. Унтер-офицеры повели солдата с собой, держа его с обеих сторон под руки, словно пьяного, и через минуту скрылись в толпе.

В этот момент Перчинка вспомнил о Марио.

«Нет, это не по-товарищески, — подумал он. — Я тут веселюсь, а мой друг сидит там один».

Подозвав Винченцо, который в это время осаждал бродячего торговца орехами в надежде что-нибудь заработать, Перчинка сказал:

— Я схожу домой. Нужно сказать Марио.

— Ладно. Встретимся здесь, — коротко ответил Винченцо.

Толедо и другие улицы уже успели украситься трехцветными флагами. Флагов было много, они развевались на каждом доме, свешивались с каждого балкона. _ Горели все фонари, все окна были распахнуты настежь. Легкие тени сумерек спускались на город, впервые за много лет сверкавший огнями. Кончился кошмар бомбардировок. Теперь можно было забыть о продовольственных карточках, о страхе перед завтрашним днем. В город пришел мир. Только что было подписано перемирие.

Пробегая через площадь Кавура, Перчинка заметил дона Доменико, стоявшего в центре горстки людей и во все горло распевавшего какую-то песню. «Ишь ты! — подумал мальчик. — И этот тоже доволен!»

Он охотно остановился бы послушать бывшего секретаря фашистской партии, если бы не спешил к Марио. Но не успел он дойти до монастыря, как повстречался с Чиро.

— А Марио? — спросил он.

— Ушел, — тихо ответил Чиро.

— Ушел? — чуть не плача воскликнул Перчинка.

— Ага, — подтвердил мальчик. — У него тут есть друзья, вот он к ним и пошел. Он говорит, что не все еще кончено. Дела по горло.