Перебежчик

Гюрза вышел на приемную площадку, сел в машину, завел двигатель, но с места не тронулся. Гюрзе отчаянно хотелось пожить еще хоть немного. Хотя бы лишние пять минут. Агент и в самом деле считал, что возвращение в подвалы станет его последним подвигом. Причем подвигом непродуктивным, бессмысленным, чем-то вроде ритуального самоубийства во славу хозяйки и в знак своей верности ей. Примерно так.

«А чего ты хотел? — Гюрза горько усмехнулся. — Предателей рано или поздно предают самих. Все в мире в конце концов уравновешивается. В противном случае мир давно дал бы сильный крен на борт и пошел ко дну. Пришло твое время подтвердить эту истину, агент Гюрза. Время умирать. Или побеждать и жить вечно. Первое вероятнее».

* * *

С момента, когда до Учителя долетел слушок о скором начале новой фазы борьбы с чужаками, не прошло и суток, но лейтенант уже начал замечать, что на базе формируется атмосфера нездорового ажиотажа. Именно нездорового.

Заскучавшие без дела бойцы суетились, сновали по отсекам, готовили оружие, снаряжение и срочно наводили порядок в кубриках. Вроде бы нормальные приготовления. Так бывало и раньше. Но раньше в горящих глазах людей не светилась искорка какой-то обреченной готовности выйти на поверхность и тут же умереть за правое дело. Раньше бойцы уходили в рейды, чтобы побеждать, шли именно на ночную охоту. Теперь же они явно готовились к чему-то другому. Не к охоте, а к героическому самопожертвованию.

Причем в половине случаев людей явно не интересовало, унесут ли они с собой в могилу хотя бы одного вражеского солдата. Половине бойцов просто до такой степени осточертело сидеть в подвалах, что они не скрывали своих чувств и даже открыто говорили: «Лучше быстрая смерть наверху, чем медленная под землей». И этот нюанс Учителя крайне обеспокоил.

Психологическая установка на «последний и решительный бой» никак не вязалась с прежними замыслами командования, которое давно рассуждало, что новое контрнаступление возможно, но лишь когда будет накоплено достаточно сил. И вдруг за какие-то сутки все опять встало с ног на голову. Как тогда, в августе четырнадцатого. Учителю сходство ситуаций представлялось очевидным. Во-первых, получалось, что «накопление сил» стало только фигурой речи. Силы копили бойцы, которые имелись в наличии, а не Сопротивление в целом, никакого существенного пополнения оно не получало вот уже несколько месяцев. Во-вторых, у Сопротивления так и не появилось никакого эффективного оружия. Сотня спасенных из Глубинного-2 «Пилигримов» не в счет. В-третьих, никто не провел нормальной разведки и, похоже, проводить ее даже не собирался.

Если сложить все эти факты, получалось, что назревает новая авантюра, причем все это понимают, но признавать ошибочность новой вводной просто не хотят. Все как и в прошлом августе. Сопротивление с упорством помешанного пыталось наступить на те же грабли. Или же кто-то снова его к этому подталкивал. Нетрудно догадаться, кто.

«Провокатор, конечно, и это опять тот же самый тип. Непонятно лишь одно, на кого он собирается спихнуть вину за новый разгром? Или он рассчитывает, что оправдываться будет не перед кем. Рассчитывает, что на этот раз Сопротивление будет уничтожено окончательно, до последнего бойца? Что ж, это вполне возможно. Наши ресурсы исчерпаны, подкрепления нет, моральный дух подорван, сочувствия к нам у инертного населения почти не осталось. Мы — тупиковая ветвь человечества, осадок исчезнувшего мира. Заноза, которая мешает и чужакам, и своим. Если все так, то бойцы с блеском камикадзе в глазах абсолютно правы. Нам остается только выйти на поверхность и принять последний бой. До последнего бойца. А дальше хоть потоп».

Несмотря на позднее время (шел третий час ночи), Учитель сходил в кадровую службу пообщаться с братом, а заодно заглянул в парк, переговорил с одним знакомым механиком. Если учесть дневные вояжи Учителя в хозяйственную часть и в арсенал, получилось, что он обошел по кругу почти весь бункер. И везде творилось примерно одно и то же. Никто не спал. Все готовились к героической гибели.

Так что обстановка не только беспокоила, но и удручала. Да еще из головы никак не шел короткий, но неприятный разговор с капитаном Рабиновичем. Его недвусмысленное предупреждение лишь поначалу показалось Учителю лишним очком в копилку доморощенных сыщиков. Когда лейтенант справился с эмоциями и оценил ситуацию более трезво, он понял, что на самом деле хитрый Рабинович не сказал и не сделал ничего, что могло скомпрометировать его шефа. Ну поговорил. Ну предупредил. Попросил не мешать профессионалам. Формально все честь по чести. Заподозрить, что Рабиновича подослал провокатор, то есть Дед, теоретически можно, но на практике это недоказуемо. Так что вместо очка сыщики заработали только потенциальные неприятности. Одно дело, когда им намекали, другое — когда предупредили прямо. Как говорится, разные меры пресечения.

Вот почему, когда Учитель вернулся в свой отсек, он обвел бойцов группы взглядом, полным грусти, граничащей с унынием.