Перебитая тропа. О поэте Евгении Забелине

В Москве на исходе двадцатых Забелин ведет жизнь профессионального литератора. Зое Суворовой сообщает: «Сейчас решается издание книги моих стихов, которое, само собой, обязывает к большим хлопотам. Кроме того, приходится писать для журналов, скоро в них появятся мои „вдохновенные труды“»[25]. Речь, по всей видимости, шла о коллективном сборнике «Сибиряки». Но прошло какое-то время, и старавшийся помогать землякам Иосиф Уткин констатировал: «Книга была задержана самодурством некоего руководителя — а по-настоящему должна быть давно в работе»[26].

Периодические издания повели себя приветливее. В апрельских номерах «Нового мира» и «30 дней» за 1929 год появились стихотворения «В тайге», «Полынь», «Карская экспедиция». С осени поэт стал печататься в «Известиях». Публиковались стихи Евгения Забелина, помимо того, в «Красной нови», «Красной ниве» и других журналах. Там же встречаем имя Павла Васильева. Общий подоконник располагал и к соавторству. Определить, кто в тандеме выступал первым номером, не так просто, вопреки гулявшему по литературным коридорам слушку, будто Забелин только тень Павла Васильева, будто он светит отраженным светом. Особенно когда пишет о Казахстане.

Такое мнение — плод чьей-то дурной фантазии: «степная песнь» Васильева рождалась, помня о стихах Забелина. У Павла Васильева тоже «ходит под бубном в пыли карусель» (курсив мой. — М.М.), а в стихотворении «Конь» «где-то далеко-о затосковала весна» (курсив мой. — М.М.). Как «В ауле» у Забелина…

Над костром дымный хвост повис —
Ну, еще кизяку подбросьте…
Джурабай, разливай кумыс,
Я сегодня приехал в гости…

Слышишь — ветер густой подул,

Зазвенел по упругим скулам?
Знаешь, старый, ведь мой аул
Далеко-о за твоим аулом…

Видишь — легкий ковыль цветет…

Над плечом, от жары усталым,
Растекается крепкий пот
Накипевшим бараньим салом.

Джурабай, гостей не проспи!

Голубеет сладко прохлада,
Босоногий ветер в степи
Прогоняет обратно стадо.

Здесь, в тугие ладони рук

Смуглой кровью вливая жилы,
Напои допьяна бурдюк
Молоком молодой кобылы.

Дорогие ковры за ним

Лягут шелковым солнцем рядом…
Ты скажи, чтоб твоя кызым
Улыбнулась песней и взглядом.

Погляди, кызым, на меня…

Скоро юрту отца покинем,
Обручальное золото дня
Потускнеет в сумраке синем.

Скоро месяц своим ковшом

Зачерпнет закат в небосклоне,
И ночным пахнут камышом
Тонкогривые наши кони.

За простор на том берегу,

За ковыль, родной и медовый,
Не они ль с землей на бегу
Будут чокаться четкой подковой?

Слышишь — ветер густой подул,

Зазвенел по упругим скулам?
Знаешь, старый, ведь мой аул
Далеко-о за твоим аулом…[27]

Этот породнившийся со старым Джурабаем «мой аул» и протяжное кочевничье «далеко-о» в поэзии дорогого стоят. Другое дело, что талант Павла Васильева оказался масштабнее, убедительнее, Забелин же в какой-то момент остановился в пути.

По какой причине? Их много. Одна кроется в особом характере дарования омича: он был, по свидетельству знакомых с ним людей, не просто поэт — поэт-импровизатор. Но импровизаторы обычно пренебрегают отделкой своих сочинений. Работы его стиху, во всяком случае, определенно не хватало.

Заедала текучка: требовалось печататься, все время печататься… Чтобы не затеряться в столичном многоголосье. О хлебе насущном тоже приходилось думать: заработков, кроме литературных, насколько мне известно, у него не было. Использовал «внутренние резервы»: омские стихи — под новым названием, переставляя строфы, меняя слова — публиковал и в одном, и во втором, а иногда — в третьем и четвертом журналах…

В тридцатом составил небольшой (две тысячи строк) сборник стихотворений, озаглавил — «Суровый маршрут». Как отрывок из поэмы, прочитанный на писательском собрании в Омске. Он не вышел. Первую книгу Забелина читатели увидели через шестьдесят лет[28].