Перед бурей

Вместо естественного в других условиях торжественного приема одного из самых заслуженных ветеранов освободительного движения, партия краснеет за его согласие использовать двусмысленную снисходительность Гогенцоллернского генерального штаба. Партия едва приневоливает себя послать официального представителя встретить Натансона на вокзале - и пишущий эти строки в порядке партийной повинности принимает на себя выполнение этого решения. Нельзя же из-за глубокой политической ошибки, подсказанной тоской по родине, забыть все прошлые заслуги. Нельзя же лишить его места в Центральном Комитете Партии, которое с честью и преданностью занимал он без перерыва двенадцать лет - и каких тягостных лет!

Всё, как будто, в порядке. Но только как будто. Знающий себе цену ветеран легендарных времен неуловимо ощущает, что многие морально "принимают его в штыки". Хочет он или не хочет, но в партийном центре на его долю выпадает роль "адвоката дьявола". Он не может не защищать предшественников по "пломбированному" путешествию по вражеской стране. Он не может вообще не требовать более мягкого к ним отношения. К тому же подталкивают его и те "левые" элементы партии, которые находят, что большевики не по праву захватывают роль в дальнейшем "углублении" (вернее, обострении) революционного процесса, что роль эту легче и успешнее могла бы выполнить сама партия с.-р., только не нынешняя, а такая, какою они себе ее представляют.

Для Натансона, человека скорее "правых" устремлений, широчайшего "соглашателя" и коалициониста, доставшаяся ему роль была неестественна; она была ему навязана не столько логикой и политикой, сколько тайнами индивидуальной психологии.

{318} Позиция Натансона становится всё более двусмысленной. Одною ногой еще стоит в партии, на положении постоянного оппозиционера, душою он уже ищет точки опоры где-то вблизи большевиков, при большевиках, почти в охвостье у них.

***

Одновременно со мною и тем же путем вернулся из заграницы в Петербург и Н. Д. Авксентьев.

Первые шпоры свои в партии он с блеском заслужил в той банкетно-митинговой кампании 1905 года, план которой созрел в недрах знаменитого "парижского совещания", где Натансон, Рубанович и пишущий эти строки сошлись с П. Б. Струве, П. Долгоруковым, В. Богучарским и П. Н. Милюковым, где Пилсудский очутился за одним "круглым столом" с Дмовским, где, храня свою легальность, устами Конни Циллиакуса говорил из-за кулис отец финского конституционализма Свинхувуд. Те, кто в моем лице впоследствии не раз встречали сурового критика многих коалиционных комбинаций (тогда как Авксентьев всегда бывал их адептом), потом не без удивления отмечали, что я был в числе инициативных участников конференции, давшей русскому движению первый и самый сильный толчок как раз в "коалиционном" направлении. Но я от несения ответственности за него никогда не уклонялся и в свое время со спокойной совестью перенес за то бесконечное множество нападок.

Наша точка зрения была такова. Пока основой государственного строя России не стало народовластие на базе всеобщего избирательного права, - преступно разобщать, преступно оставлять в стороне хотя бы одну из тех политических сил, для которых народовластие - необходимое предварительное условие их нормальной жизнедеятельности. Чтобы осуществить это предварительное условие, все они должны стать в единый фронт. Другое дело - на второй день после его осуществления. Тогда в порядке дня будет стоять другой вопрос: какие именно социальные достижения можно и должно реализовать через сообща завоеванное народовластие. По этому признаку произойдет радикальная перегруппировка всех сил, и пути вчерашних попутчиков могут разойтись резко и надолго.

{319} Завязавшаяся у меня с Авксентьевым дружба относилась к периоду до переломного пункта в постановке всех этих вопросов. В течение почти всей революции 1905 года всё шло у нас гладко.

Авксентьев в разгаре событий 1905 года был вырван из партийных рядов арестом, судом и ссылкой, счастливо бежал и был введен в ряды ее Центрального Комитета. И тут, и в позднейшей эмиграции он мужественно выносил черные дни партийного упадка, всеобщего разброда, разочарования, массового отступничества.

Во второй, зрелой поре жизни Авксентьева его "Прекрасной Дамой" становится идея, а затем и реальность "коалиции". Это была новая героиня его идейно-политических устремлений. Нося ее цвета, он ратовал в ее честь на бесчисленных политических турнирах и выдержал бесчисленное количество схваток.

***

О. С. Минор до самого февраля 1917 года стойко выносил повторный ад царской каторги. Его едва успели отправить на поселение в Балаганский уезд Иркутской губернии и он не успел еще там толком и оглядеться, как его освободила и вызвала в Москву - февральская революция. И он поспешил туда, чтобы на партийной перекличке отозваться: "Здесь!"