Перед бурей

нализации, знал, как надо бросать «легость», как отдавать

и принимать «чалки» 1, как спускать и подымать якорь. Но

больше всего мне нравилось стоять рядом с Горюновым в

штурвальной рубке и, внимательно следя за вечно меняю

щимся течением реки, помогать ему в работе рулевого.

Мало-помалу я так втянулся в эту работу, обнаружил та

кие успехи в умении быстро и во-время поворачивать

штурвальное колесо, что Горюнов стал доверять мне уп

равление баржей. Не то, чтобы он уходил из рубки и

оставлял меня за рулем одного, — конечно, нет! Это было

бы слишком рискованно. Но все чаще он бросал, обращаясь

ко мне:

— На, покрути, Ванюшка!

И затем, когда я, страшно польщенный, становился, как

«всамделишный» моряк, за штурвальное колесо, Горюнов

отходил в угол рубки, сворачивал козью ножку и, слегка

попыхивая цыгаркой, подолгу стоял, задумчиво глядя впе-

1

В то время на западносибирских пароходах применялась такая

система причала: когда пароход приставал к берегу, с борта на берег

сначала бросалась длинная тонкая веревка с грузилом на конце, ко

торую там ловил береговой матрос и начинал быстро тянуть ее к себе.

Тонкая веревка, в свою очередь, была привязана к тяжелому канату

с петлей. Вытянув тонкую веревку, береговой матрос затем вытягивал

и тяжелый канат и закидывал его петлю на врытую в землю тумбу

или же просто на какой-либо поблизости расположенный пень. После

того пароход подтягивался к берегу по канату и закреплялся в опре

деленном положении. Тонкая веревка именовалась «легостью», тол

стый канат назывался «чалкой».

93

ред, туда, где, клубясь и туманясь, медленно бежали на

встречу темные широкие воды и поросшие лесом обрыви

стые крутояры.

Кругом была дикая и могучая природа. Гигантские ре

ки, дремучая тайга, бесконечная линия берегов, широкое

белесоватое северное небо, которое по ночам так ярко

отражалось своими звездами в потемневшей глади воды.

И нигде, почти нигде, не было человека! Изредка под кру

тояром мелькнет маленькая рыбачья деревушка, изредка

пробежит группа островерхих остяцких чумов, прилепив

шихся на плоском берегу песчаного острова, изредка по

кажется струйка синеватого дыма над какой-либо одино

кой хижиной... И опять — вода, лес, небо, острова, стаи

птиц, пустынные берега, дикие звери... Я помню случай:

медведица с несколькими медвежатами выскочила из тай

ги к воде, и долгими, удивленными взглядами они прово

жали бежавший мимо пароход. И так день за днем. Ка

залось, мы плывем в бесконечность...

В памяти у меня осталось село Самаровское... Здесь

два сливающихся могучих потока — Обь и Иртыш — обра

зуют острый гористый мыс, весь заросший диким сосновым

лесом. По шаткой деревянной лестнице, специально устро

енной для проезжавшего через Самаровское в 1891 году

наследника престола — впоследствии Николая II, — мы с

отцом поднялись на вершину мыса. Картина, открывшая

ся нашему взору, была поразительна. Слева шла широкая,

в несколько километров, желто-серая полоса Иртыша,

справа катила свои мощные темнобурые воды Обь. Обе

гигантские струи сливались, но далеко, насколько хватал

глаз, можно было ясно видеть линию водораздела. Как

широка была здесь река? Мне она казалась безбрежной.

С высоты мыса видна была только вода, вода, вода... Кое-

где слегка туманились плоские острова, поросшие ивня

ком... И дальше, под самым горизонтом, с трудом разли

чалась синеватая линия другого берега. Это было точно

море.

— Сколько верст наперерез? — спросил отец, сделав

широкий жест в сторону реки.

Сопровождавший нас пожилой крестьянин как-то за

мысловато сплюнул, потер себе переносицу и, пожав пле

чами, ответил:

— Верстов восемнадцать будет... В волну и... и... не

пробуй! Все одно забьет.

94

Мы долго не могли оторваться от этого величавого зре

лища...

Раз в сутки наш пароход, носивший название «Галкин-

Врасский», останавливался где-нибудь около более крупно

го селения для того, чтобы взять дрова. В течение двух-

трех часов матросы торопливо бегали с парохода на

берег и обратно, таская на носилках большие охапки этой

обязательной для пароходной машины пищи. Пассажиры,

которые иногда бывали на пароходе, а также «свободное»

население нашей баржи (то есть офицер, врач, фельдшер,

матросы, солдаты конвойной команды) пользовались этим

временем, чтобы немного «размять ноги», бродили по де

ревне и ее окрестностям, осматривали местные достопри

мечательности, покупали на импровизированном базаре у

ядреных, толстолицых «чалдонок» молоко, шаньги, ягоду,

рыбу, жареную птицу.

Впрочем, у моего отца на пристанях часто оказывалось

совсем особое дело. Медицинская помощь населению в то

время была поставлена очень плохо. На сотни верст в

окружности не бывало ни врача, ни больницы. Прибреж

ные жители знали, что с арестантской баржей всегда пла-

вает «дохтур». И едва мы успевали пристать к берегу, к а к

к отцу устанавливалась длинная очередь пациентов. Конеч

но, строго формально он не обязан был их лечить. На этом

основании некоторые коллеги отца, также плававшие на

арестантских баржах, просто «гнали в шею» приходивших

на остановках больных. Но отец считал, что медицинские

знания ему даны для того, чтобы служить народу, — и