Перед бурей

ресовали двое — женщина и высокий седой старик, кото

рого я мысленно окрестил именем «дедушка». Женщина,

которую звали Зинаидой Павловной, была настоящей «хо

зяйкой» этой партии. Ей было лет за сорок, она носила

арестантский бушлат, говорила резко, четко, точно давала

приказания. Красивой назвать ее было нельзя, но в ее

смуглом выразительном лице с умными насмешливыми

глазами было много силы воли и энергии. «Дедушка»

представлял полную противоположность Зинаиде Павловне.

Он весь был мягкость и доброта, любил всех мирить и всем

говорить что-нибудь приятное. Рассказчик «дедушка» был

изумительный — заслушаешься! Память имел он великолеп

ную, прекрасно знал литературу, мог наизусть цитировать

длинные стихотворения и даже поэмы. Кроме того, «дедуш

ка» любил пение; сам не плохо пел и искусно дирижировал

хором. Все другие «политические» в этом охотно ему под

чинялись. Пели они часто, особенно ближе к вечеру, когда

заходящее солнце постепенно все ниже падало где-нибудь

за дальним мысом, зажигая пожаром полгоризонта. Пели

русские и украинские песни: «Дубинушку», «Не осенний

мелкий дождичек», «Реве тай стогне Днипр широкий»,

«Далеко, далеко степь за Волгу ушла». Пели также и ре

волюционные песни, которые я тогда впервые слышал и

100

из которых мне больше всех врезалась в память «Замучен

тяжелой неволей».

Хотя все «политические» казались мне совершенно за

мечательными людьми, но с «дедушкой» у меня скоро

установилась самая нежная дружба. Я просто обожал его,

и, вероятно, ни один любовник не ждет так свидания со

своей милой, как я каждый день ждал момента, когда

«политические» по окончании обеда появятся на палубе и

я смогу прибежать к решетке, чтобы поговорить с «дедуш

кой». Повидимому, и «дедушка» платил мне взаимностью,

потому что он никогда не уставал беседовать со мной,

обмениваться мыслями и впечатлениями, а особенно рас

сказывать. Рассказывал он много — о своей жизни, о чу

жих странах, о русской деревне, о тяготах крестьянской

доли, о несправедливости начальства, о жестокости по

мещиков. Все это он умел облекать в такую ясную, про

стую, понятную форму, что мой детский ум впитывал его

слова, как песок воду. Зинаида Павловна, увидя меня

у решетки, часто с добродушной усмешкой окликала «де

душку» :

— Ну, пропагандист, твой дружок пришел!

На это «дедушка» в тон отвечал:

— Будет толк, матушка, будет толк!

И мы вступали с «дедушкой» в бесконечные беседы.

Однажды «дедушка» меня спросил:

— Ты слышал про Некрасова?

— Как же, слышал! У вас дома есть полное собрание

сочинений Некрасова.

— Какие стихотворения Некрасова ты знаешь?

Я порылся в голове и ответил, что знаю «Крестьянские

дети», «Дедушка Мазай и зайцы» и еще некоторые другие.

— А «Железную дорогу» знаешь? — озадачил меня

«дедушка».

— Нет, не знаю.

— Вот то-то и оно! — укоризненно промолвил он. —

А это одно из самых лучших произведений Некрасова.

И «дедушка» тут же сразу стал его декламировать на-

память. Читал он хорошо, и «Железная дорога» произвела

на меня совершенно потрясающее впечатление. Особенно

поразили меня слова:

Труд этот, Ваня, был страшно громаден,

Не по плечу одному.

В мире есть царь, этот царь беспощаден,

Голод — названье ему.

Правит он в море судами,

В артели сгоняет людей,

Водит он армии, стоит за плечами

Каменотесов, ткачей.

Он-то согнал сюда массы народные.

Многие, в страшной борьбе,

К жизни воззвав эти дебри бесплодные,

Гроб обрели здесь себе.

Прямо дороженька. Насыпи узкие,

Столбики, рельсы, мосты...

А по бокам-то все косточки русские.

Сколько их, Ваничка, знаешь ли ты?

Со слов «дедушки» я записал на бумажке это замеча

тельное стихотворение и в тот же день выучил его на

изусть. Весь вечер я только и думал, что о «Железной до

роге», и даже во сне мне мерещились толпы согбенных

тружеников «с Волхова, с мотушки-Волги, с Оки», которые

грозно машут руками и со всех сторон надвигаются на

меня, но вдруг откуда-то появляется милый «дедушка»,

берет меня за руку, подымает на высоту, и все кругом,

точно по мановению волшебного жезла, начинают весело

улыбаться и напевать какую-то изумительно красивую

песню.

«Железная дорога» сыграла большую роль в моем дет

ском развитии. Она как-то оформила и закрепила многие

из тех мыслей и чувств, которые пробудились во мне со

времени встречи с «политическими». Она дала «идеологи

ческое обоснование» той инстинктизной тяге к народу, ко

торую я и раньше в себе ощущал.

«Какой великий и прекрасный русский народ! — часто

думал теперь я. — Как много он страдал! Как желал бы я

помочь ему! Но как это сделать?..»

Ответа на последний вопрос у меня еще не было. Да и

могло ли быть иначе?..

Всему приходит конец, — пришел конец и нашему рей

су. Прощался я с «политическими» в Томске с глубокой

душевной драмой. Казалось, я расстаюсь с самыми близ

кими мне на свете людьми. Когда маленькую партию вы

вели с баржи, я бросился к «дедушке» и повис у него на

шее. Слезы выступили у меня на глазах. «Дедушка» тоже

был тронут. Присутствовавший при этой сцене томский

102

конвойный офицер презрительно поморщился и с расста

новкой бросил:

— К-ка-к-кая сентиментальность!

«Дедушка» отмахнулся от него, как от назойливой му