Перед бурей

Мякотину очень понравилась моя настойчивость в требовании от ежедневной политической прессы выступлений под открытым забралом. Это — говорил он — есть первый шаг к переходу от нелегальных, подпольных конспиративных партий к партиям открытым, делающим всё гласно. Нелегальная партия всегда сбивается на тайное общество, на замкнутый кружок заговорщиков, конспираторов. А при таком положении нет и не может быть ни настоящей ответственности, ни настоящего контроля. Контроль в закрытом кружке — не контроль; ответственность не может быть анонимной, а подполье всегда анонимно. Когда ворота в партию будут открыты для всех, приемлющих программу, — только тогда, — будет истинный контроль. Без контроля и ответственности нет настоящей демократичности. Вот почему подпольная организация не может быть демократизирована. И т. д. и т. д.

Мне и на ум не пришло с чем-нибудь здесь спорить. Всё это мне казалось азбукой. «Разумеется, — говорил я, — подполье наше проклятие».

Мы с Мякотиным как будто с разных сторон и разными аргументами подходили к одному выводу. Он не возражал мне, хотя идея о будущей единой — включая социал-демократов — социалистической партии не возбуждала в нем особого энтузиазма; то, что для меня было широкой увлекающей перспективой, для него, по-видимому, было беспочвенной «музыкой будущего».

Мякотин поставил вопрос, как я представляю себе переход от партии нелегальной к партии открытой? Я ответил, что всё зависит от обстоятельства и от дальнейших успехов или неудач революции. Сначала надо попытать издание открытого партийного органа печати. Затем возможно образование каких-нибудь публичных клубов, может быть, какой-нибудь гласной «лиги» или «общества», или даже нескольких обществ, которые послужили бы легальной ширмой для многих, даже для большинства отраслей деятельности партии. Надо нащупывать почву во всех направлениях. А при благоприятном развитии событий можно попытаться и партии, как таковой, выступить в качестве партии гласной, ведущей свою работу публично, и для всех желающих — открытой.

По-видимому удовлетворенный этим разъяснением и, во всяком случае, не возражая против них, Мякотин вынул из письменного стола небольшой корректурный листок и попросил прочесть его. Листок был озаглавлен, помнится, так:

«Заявление. От группы писателей народно-социалистической партии» (а, может быть, «народно-социалистического направления»). Составлено оно было в выражениях очень общих и ни в какой мере не походило на программу новой партии. Это была скорее характеристика направления — социалистической части тогдашнего русского народничества. Пробежав документ и отметив в уме ту осторожность, с которой в ней формулированы самые общие положения, я сказал, что возражений по существу не имею и что этот документ, возможно, для многих сочувствующих нам литераторов был бы полезным первым шагом к политическому самоопределению.

Мякотин упомянул, что в первые дни после 17 октября они решили было выступить с этим заявлением открыто, за подписями, но по каким-то обстоятельствам это замедлилось, теперь же, может быть, теряет свой смысл. Раз мы выступим под открытым забралом в газете, притом с участием целого ряда новых в легальной литературе, частью заграничных эсеровских сил, то этим сразу будет демонстрировано больше, чем содержалось в первом опыте некоторого политического самоопределения группы чисто-легальных литераторов, о партийной принадлежности которых раньше можно было только гадать.

А потому он полагает, что этот корректурный листок так и останется корректурным, памятью об одной из вех на пути, слишком быстро пройденном для того, чтобы специально на ней задерживать общее внимание. Мимоходом Мякотин упомянул, что в числе 7 или 8 членов инициативной группы, составлявшей «заявление», был и главный редактор «Сына Отечества», Гр. И. Шрейдер, с которым нам предстоит сговориться о реформе газеты.

В этот и следующий день я успел побывать на дому и у А. В. Пешехонова, и у Н. Ф. Анненского. Говорили всё о тех же вопросах, причем мне показалось, что мои собеседники несколько ежатся от названия «социалист-революционер». Н. Ф. Анненский мимоходом сказал, что это название великолепное, прекрасно выражающее нашу духовную сущность в эпоху самодержавия, но что теперь, если суждено упрочиться эре политической свободы, нашей партии придется, вероятно, переменить название, так как в обстановке демократической государственности все проблемы социализма становятся эволюционными. Я возражал, что в современном мировом рабочем движении революционному социализму противостоит социализм реформистский, нашедший себе яркое выражение в мильеранизме.

Его принципиальный эволюционизм нам чужд. Мы остаемся и в демократической среде партией революционного социализма, ибо никогда не втиснем себя в прокрустово ложе легализма во что бы то ни стало и никогда не откажемся от священного права всякого народа на революцию.