Перед бурей

тивным членом тогдашних социал-демократических орга

низаций. Впрочем, услуги им постоянно оказывала. Сергей

же от марксизма был далек и дальше чисто студенческого

движения не шел.

Третий член этого холостого «семейства», Парочка, бы

ла в то время гимназисткой пятого класса, бегала с то

ненькой косичкой, похожей на мышиный хвост, и состоя

ла у Сергея и Наташи на посылках: ставила самовар, ко

лола дрова, таскала колбасу из лавочки...

Королевы сдавали часть своего дома пожилой болез

ненной даме Санниковой, которая жила с своей дочерью

Татьяной, миловидной блондинкой лет двадцати. Я встре

тился с Татьяной минувшим летом в поезде по пути от

Омска до Москвы и теперь возобновил с ней знакомство.

Санниковы и Королевы жили дружно и составляли как

бы одну общую семейную коммуну. В этой коммуне всег

да было весело и шумно, здесь всегда можно было встре

тить много задорной молодежи, в особенности же много

высланных студентов. Дверь дома Королевых то и дело

хлопала. На столе постоянно шумел самовар. Около

стола шли горячие споры, слышался смех, раздавалось

пение. Пели песни русские, народные, пели песни револю

ционные: «Марсельезу», «Красное знамя», «Смело, товари

щи, в ногу...» Здесь узнавались все городские новости, и

здесь же обсуждались все текущие события русской и

международной жизни.

Мне нравилось бывать у Королевых, и очень скоро я

стал завсегдатаем их дома. До того я жил несколько изо

лированно, в одиночку, общаясь лишь с отдельными сверст

никами — с Пичужкой, с Олигером, с Марковичем, да

и то не одновременно. В каждый данный момент у меня

бывал обычно только один друг. Своей «компании» у ме

ня никогда не было. Это имело свои плюсы и свои мину

сы. Но сейчас я вдруг почувствовал, что мне страшно на

доела моя отшельническая келья и что мне страшно хо

чется людей, шума, суеты, веселья. Всего этого у Короле

вых было более чем достаточно. И я переживал какое-то

205

до тех пор не испытанное мной блаженство. Я познакомил

Олигера с моими новыми друзьями, и он тоже стал бы

вать у них. Вскоре у Олигера появилась совсем особая

причина для частого посещения дома Королевых: у него

завязался роман с Татьяной Санниковой, который разви

вался галопом и в дальнейшем имел самые серьезные по

следствия. Я пробовал ввести в дом Королевых и Марко

вича, но из моей попытки ничего не вышло: Маркович в

это время переживал тоже «роман» с одной гимназист

кой, и предмет его воздыханий был связан с совсем дру

гой компанией. Мое семнадцатилетнее сердце было тогда

еще совершенно свободно, и я не упускал случая под

трунить над моими влюбленными товарищами. Когда

однажды Маркович, просидев у Королевых, точно на

иголках, четверть часа, встал и начал прощаться, ссы

лаясь на необходимость поскорее вернуться домой к боль

ной матери, я громким голосом, во всеуслышание, вос

кликнул:

— Слушайте! Слушайте! Экспромт!

Ах, погиб толстовец милый!

Вот судьбина злая:

Мрак очей его унылый

Приковала тайной силой

Лента голубая!

Раздался смех, послышались аплодисменты. Маркович

покраснел, как рак, бросил на меня уничтожающий взгляд

и быстро вышел. Он долго потом не мог мне забыть этой

шутки.

Приятнее всего у Королевых бывало за вечерним чаем.

Я как сейчас вспоминаю эту картину. Парочка только что

поставила на стол кипящий самовар. На тарелках разло

жены хлеб, колбаса, масло, сыр, какие-либо домашние

соленья и печенья. Под лампой-молнией, свисающей с по

толка, собралось человек семь-восемь. Наташа разливает

чай, Сергей сидит на «председательском месте» и, задорно

потряхивая своими кудрями, заводит разговор... О чем?..

О самых разнообразных предметах. Об англо-бурской вой

не, о назначении нового министра народного просвещения,

о студенческой забастовке в Казани, о новом молодом

писателе, выступающем под оригинальным псевдонимом

Максим Горький.

Как раз около того времени был только что опублико-

206

ван «Фома Гордеев». Мы читали за столом у Королевых

отрывки из этого романа, обсуждали его, горячо спорили.

— Не нравится мне «Гордеев», — подводя окончатель

ный итог, как-то заявил Сергей. — О, конечно, сильно на

писано! Этого отрицать нельзя... Но уж очень rpy6o,

цинично... Точно кулаком в морду бьет. Как хотите, пред

почитаю Чехова. То ли дело «Три сестры»! Вот это — да!

Настоящая литература — от Тургенева и Достоевского.

Несмотря на свои двадцать пять лет, Сергей уже имел

«изломанную душу». Наташа осторожно возражала брату.

Баранов — ссыльный московский студент, часто бывавший

у Королевых и рядившийся под современного Печорина,—

решил притти на выручку Сергею. Он стал доказывать, что

жизнь есть душный склеп, что в ней нет и не может быть

радости, что люди по самой природе своей являются

порождением ехидны и что все великие умы были пес

симистами. В заключение Баранов торжественно провоз

гласил:

Философ Шопенгауэр сказал: чем больше я узнаю

людей, тем больше я начинаю любить собак. Вот она,

истина!

Тут Баранов многозначительно поднял указательный

палец к потолку. Меня это страшно взорвало.

— Вы рассуждаете, как могильщики, — сразу загоря

чился я. — Конечно, в жизни много зла, но с ним надо бо

роться. Что делают три сестры? Они все время мечтают