Перед бурей. Шнехоты. Путешествие в городок (сборник)

Юлия немного смешалась, поглядела на стоящую в дверях тётку.

Та, хоть её голова болела, готова была здоровой притвориться, лишь бы молодёжи услужить, – и поспешно отозвалась:

– Ну проси, проси. Слишком поздно – вот ещё!

Юлия смолчала, а Агатка стремглав бросилась в прихожую и пан Каликст вошёл. Тётя, первая любезно с ним поздоровавшись, как бы вдруг выздоровевшая, затем занялась чаем, Юлия была немного смущённой. Продолжалось это, однако, одно мгновение ока – они поглядели друг на друга и улыбка велела обо всём забыть.

Малуская, которая к тому, как она его называла, роману от души и сердца была благосклонна и рада была молодёжь сблизить друг с другом, несмотря на добродушие и простоту, поступила чрезвычайно ловко; сразу после того как разлила чай, пожаловавшись на голову, вышла. Для приличия, однако, снова перевязав голову платком, она стала прохаживаться по соседнему покою таким образом, что иногда показывалась в дверях. У молодых была полнейшая свобода для разговора и, однако, нежное око опекунши над ними издалека бдило и каждую минуту она сама могла появися, если бы в прихожей послышался Бреннер.

Мы уже вспоминали, в каких отношениях была молодёжь. В обоих пробудилась живая любовь, горячая, знающая, что победить не может, оба были убеждены, что чувство это должно быть взаимным, у обоих на устах было великое слово, решительное, и произнести его ещё не смели. Каликст уже понял Юлию.

Была ли она виноватой, что родилась дочкой того падшего так низко человека? Образование дало ей убеждения вполне иные, а те должны были быть искренними, быть подделанными так не могли. Каликст, одним словом, верил в неё, потому что её любил, а влюблен был так безумно, горячо, как в двадцать лет честное сердце влюблённым быть может.

В этот вечер всё складывалось дивно, даже до разговора. Сидели рядом. Тётка ходила вдалеке. Юлия была задумчивая, мечтающая. Играла в этот день много, а музыка оставляла после себя какую-то лёгкую горячку. Нервы её ещё дрожали, вибрировали, а звуки, женясь на родственных идеях, вызывали дивные мечы. Она забыла немного о настоящем, какой-то чарующий сон недавно ей снился перед глазами.

Осталась после него грусть и тоска.

– Ты только возвращаешься, – спросила она, – можно узнать, издалека?

– От старого приятеля моего отца… из Урсинова.

– От приятеля Костюшки также, – добавила Юлия. – Ведь так?

– Так точно, пани.

– Даже никогда не могла увидеть его вблизи, а так всегда желала, – говорила Юлия, – возвращаясь оттуда, ты бы должен быть весёлым и счастливым, а я вижу тучку на лице.

– На моём?

– Да, не отпирайся.

– Быть может, – сказал Каликст, – но вы, что упрекаете меня, не имеете права делать мне этого упрёка. Я действительно не принёс с собой большого расположения к веселью, но – не нашёл его также у вас.

– У меня?

– Вы его дня также грустны.

– Не грустная – замечтавшаяся.

– Чем?

– Может, музыкой… Музыка опьяняет как вино…

– Следовательно, должно бы развесилить, как оно…

– Всё же говорят, что есть люди, что, выпив, плачут.

– Быть может, – сказал Каликст, – такие никогда бы пить не должны.

– А я, поэтому, никогда не играю! – смеясь, отвечала Юлия.

– О, по крайней мере, когда я могу слышать, не зарекайтесь, пани, – живо воскликнул Каликст.

Они с грустью поглядели друг другу в глаза.

– Музыка, пани, имеет для меня такое очарование, – говорил он далее, – что, как вы сегодня могли убедиться, не могу противостоять. Услышав звук вашего фортепиано, я дерзко ломился в дверь, хотя час был неподходящим, может.

– Я часов, правда… не считаю, – отозвалась Юлия, – но знаю, что вам так рада сегодня, как всегда.

– А! Пани! Принять ли это за комплимет или за правду? Я был бы счастлив…

– Как хотите! – шепнула Юлия.

– Как хочу? – начал Каликст. – А! Пани! Мои желания достигают далеко, высоко, дерзко…

Снова их взгляды встретились и Юлия должна была опустить глаза. Каликст осторожно, несмело коснулся белой свисающей руки, которая ему не сопротивлялась, поднял её к устам и горячо поцеловал.

Тётя шпионила за дверями и с радостью подняла руки к небу.

– Могу ли я целиком исповедать свою душу? – говорил потихоньку Каликст. – Не будете гневаться на меня?

Ничего не отвечала Юлия – поглядела на него, долго задержала взгляд, сердце Каликста забилось и голова закружилась.

– Я вас люблю, панна Юлия! Я люблю вас всей силой сердца и души, страстно, безумно… Я не пан себе, я ваш невольник…

Юлия побледнела как мрамор, на её лице видно было ужасную борьбу; прежде чем ответила, глаза её наполнились слезами.

– Пане Каликст, – сказала она наконец с запалом и каким-то воодушевлённым героизмом, – пане Каликст, вы любили меня с первой встречи, я вас люблю с того времени, как мы взглянули друг другу в глаза…

Каликст хотел пасть ей в ноги, она задержала его приглушённым криком.