Перед историческим рубежом. Политическая хроника

Может быть, это слишком громко – Тартюфы[92], – но, если прибавить: Тартюфы маленького роста и большой бездарности, – то будет приблизительно верно. Ибо Тартюф, старый католический Тартюф, был талантлив в лицемерии, и его нравственный цинизм не был цинизмом бессилия. Другое дело – они, почтенные публицисты «Революционной России».

Они против полемики, – это значит, что они оставляют за собой право не отвечать, когда их уличают в мистификации, в извращениях, в популяризации буржуазной лжи…

Они против полемики, которая расстраивает братские ряды, поселяя «колобродство, нелепые умствования и раскол», которая на руку г. Плеве, которая вредит единой, священной, великой (много, очень много прилагательных) цели… которая – говоря кратко – полагает отчетливую грань между рекогносцировочным отрядом буржуазной демократии и партией пролетариата… И они с жадностью, которая внушается им их классовым инстинктом, хватаются за каждую рахитическую идейку, способную – на их взгляд – подорвать политический вес социал-демократии. Ее «догме» они противопоставляют свой самодовольный, свой молодцеватый скептицизм, ее «небоевой» тактике – свою революционную «мимолетность»…

«Мимолетность»… Вы помните краткую, но веселую повесть о скромных похождениях ростовской группы лиц, "тяготевших ко взглядам и методу действий, которым теперь обычно присвоивается имя «социал-революционных»? («Рев. Рос.» N 15, «По поводу ростовских событий»).

Как игриво переплетаются шаловливые звуки этой повести, поведанной «Р. Р.», с торжественными аккордами ростовских событий! «Образовалась было группа… Попробовала самостоятельно вмешаться… Попытка оказалась мимолетной»…

Увы, не в последний раз!.. Киевский корреспондент «Р. Р.» в N 23 этого органа излагает нам печальную повесть новой мимолетности – разумеется, «резко-революционного характера».

Киевское сообщение, цель которого скомпрометировать Киевский Комитет нашей партии, построено с глубоким знанием интимных пружин человеческого сердца. Читатель не сразу огорашивается суровыми нападками на социал-демократическую организацию, – нет, он проводится предварительно через длинные пропилеи, пред ним раскрываются светозарные возможности, и только потом, в конце, когда «психологический момент» подготовлен, читателю наносится решительный удар.

Первое письмо из Киева широкими, смелыми мазками рисует «социально-революционную деятельность среди наших рабочих». «С начала весны наш комитет по 2 – 3 раза в неделю устраивает массовые собрания, небольшие – человек в 20 – 30, и более крупные – в 100 – 150 человек». «Темой была – необходимость устроить демонстрацию». Второе письмо рисует впечатление от кишиневских событий. Далее, изложение событий, с чисто шекспировским расчетом, прерывается письмом «политических заключенных Киевской тюрьмы» – к «товарищам на волю». Письмо представляет собой призыв к смелой энергичной борьбе. Затем повествование снова вступает в права. «Еще перед 19 февраля Киевский Комитет Партии С.-Р. организовал целый ряд массовых сходок, на которых обсуждался вопрос о вооруженной демонстрации 19 февраля». И вот, несмотря на то, что «наш комитет» вел агитацию на целом ряде сходок, и не просто сходок, а массовых – в пользу демонстрации, и не просто демонстрации, а вооруженной – 19 февраля ничего не состоялось. Почему? Не было, видите ли, достигнуто «необходимое для успеха согласие других организаций». Заметим это.

Так как «другие организации» бездействовали, то «рабочие прямо истомились в ожидании непосредственной борьбы». Даже пассивность с.-д. комитета не устояла: «считаясь с таким настроением, Киевск. Ком. РСДРП уже выпустил призыв на демонстрацию 20 апреля». А как же социалисты-революционеры? Разумеется, они были на пушечный выстрел впереди событий. «Что касается нашего Комитета, то он решил не только устроить (sic) демонстрацию, но и придать ей резко революционный характер, организовав серьезный отпор полицейским и казацким бесчинствам». Читатель, все еще находящийся в пропилеях, испытывает приступ радостного сердцебиения: С.-Д. Комитет, наконец, выведенный из состояния летаргии, решил устроить 20 апреля демонстрацию, а главное, с.-р. тоже «решили устроить» 20 апреля демонстрацию и притом «резко-революционного характера». Будет буря!

«Перед напором революционной энергии рабочих умолкает умеренный и осторожный голос колеблющихся, и мы решили в пятницу (18 апреля) распространить нашу первомайскую прокламацию, а в субботу – плакаты с призывом на демонстрацию 20 апреля».

«Пока что – все население Киева страшно взбудоражено. На лицах всех обывателей написана тревога, и в воздухе пахнет событиями». Все это, по-видимому, в ожидании социал-революционных «плакатов». Будет буря!

Увы! Последнее письмо сообщает нам, что «события, которыми пахнет в воздухе», отменены. Кем? Властной рукой Киевского Комитета РСДРП. Опасаясь погрома, он отложил демонстрацию особым извещением[93].