Перед изгнанием. 1887-1919

Было бы трудно ничего не сказать Вам про то, как глубоко я ценю то, что Вы для меня сделали. Это выше всяких слов, но Вы сами понимаете, что я должна была перечувствовать в Вашем милом Архангельском и в особенности у дорогой могилы. Сколько отрадного и грустного вместе на душе в такую минуту. Кажется, никогда бы не ушла бы оттуда, и все-таки нельзя вполне осознать, что это его могила. Я скорее бы поверила в исчезновение всего мира, всего видимого и примирилась бы с этим, чем с тем, что его нет, – так он жив передо мной всегда, везде, всякую минуту! А особенно там, в Вашем доме, где воспоминания о нем связаны со всей мистичностью. Теперь я, благодаря Вам, могу мысленно быть около него и представлять себе его среди всех этих красот, которые без него должны все-таки казаться Вам ужасно пустыми и которые Вы, я знаю, отдали бы с восторгом, чтобы услыхать хоть раз звуки его голоса… А как там хорошо! Всячески хорошо и для души, и для глаза, я думаю, Вы нигде не можете так жить, как в этих родных местах, и мне даже немножко обидно за чудное Архангельское, что Вы так мало в нем живете. Неужели Царское, холодное, черствое Царское может сравниться с ним!

Теперь обо мне: была я у Валентины Сергеевны[293] и она мне очень понравилась. Я так рада. Разговор наш был не очень продолжительный, и я думаю, что произвела на нее довольно смутное впечатление. Решили мы, что в самом начале сентября я ей напишу, чтобы попросить ее указать мне день, когда я могу представиться Великой княгине[294], поговорить с их священником, которого, она очень хвалит. Затем она постарается меня поместить у них в Обители[295], и вообще была очень любезна.

Я жалею, что все это откладывается до сентября, мне бы скорее хотелось начать есть картофель, мыть полы и быть деятельной! А главное, очутиться в такой духовной атмосфере, видеть вблизи Великую княгиню и ее деятельность, – принять участие в ней, несмотря на свое ничтожество, – все это заставляет меня сожалеть, что я даже не сделала попытки быть сейчас же принятой, – может быть, это и было бы возможно. Во всяком случае, приехать я могу всегда, так что я хочу написать Валентине Сергеевне, чтобы, когда можно будет, она и назначила мне сама день, т. к. в сентябре еще лекций не будет и начнутся они только в октябре! Мне кажется, что, главным образом, она хочет, чтобы я себя проверила, решилась ли я на это, а я чувствую, что если мне бы отказали в этом – то отняли бы у меня всякую энергию жить.

Я думаю, что скоро совсем уговорю мою мать в том, что я там буду счастливой и т. к. приезжать к ней я тоже могу на 6 недель, то не буду от нее совсем оторванной. Все-таки это единственное, что заставляет меня призадуматься – имею ли я право бросать ее и не принесу ли я больше вреда, чем пользы? Это так трудно решить, но я верю, что будет так, как должно быть, и время укажет, что мне делать.

Я надеюсь, что все устроится, как мне бы хотелось, и моя мать не будет грустить, если она увидит, что мне хорошо. Дайте хороший совет, – Вы такой мой добрый гений, что я как-то верю в Ваше определение того, что можно и нельзя. Не бойтесь ответственности и скорее огорчите меня.

Как тяжело будет вдали от Вас через месяцы и как всей душой я буду с Вами и с ним. Если принесут на Ваше имя какой-нибудь цветок, то поставьте его поближе к тому месту, где он. Где бы я ни была, я буду так же горячо молиться, как если бы была среди тех, которые будут около него. Еще раз сердечно Вас благодарю, я даже не понимаю, за что Вы так добры ко мне! Пишите почаще – Вы никогда не напишете, если я о себе не напомню, а делать это очень неприятно, и я всегда (кроме сегодня) долго думаю, прежде, чем послать письмо о том, как я Вам, должно быть, надоедаю со своими делами и можно ли Вас так мучить?

Когда буду сестрой, то, наверное, перестану, и потому помогите мне скорее ею сделаться! Остались ли Вы довольны Вашей поездкой? Я о Вас думала, как Вы, верно, устали. Здесь чудесно: сирень, соловьи, жара и луна.

Мария Головина.

ГИМ ОПИ. Ф. 411. Ед. хр. 48. Л. 52–55. об.

* * *

Рязанско-Уральская ж.д.

станция Лутошкино, имение Ливенка

25 августа [1909]

Милый Феликс Феликсович,