Перед изгнанием. 1887-1919

Вся надежда открыть глаза монархам испарилась; какое же оставалось средство, чтобы очистить Россию от ее злого гения? Великий князь Дмитрий и депутат думы Пуришкевич[137] задали себе, как и я, этот вопрос. Прежде чем мы договорились между собой, все трое пришли к одному решению. Распутин должен исчезнуть, даже если для этого его пришлось бы лишить жизни.

Глава XXI

Распутин. – Кем он был. – Причины и следствия его возвышения

Наши воспоминания состоят из тени и света. В огромном разнообразии того, что может оставить нам деятельная жизнь, есть воспоминания грустные и радостные, трагические и очаровательные. Есть воспоминания сладостные; другие столь ужасны, что никогда не хочется их будить.

Если я написал в 1927 году «Конец Распутина», то потому, что стало необходимым противопоставить правду фактов более или менее тенденциозным и фантастическим историям, публиковавшимся повсюду. Я не возвращался бы к этому сейчас, если бы мог себе позволить оставить такую лакуну в своих воспоминаниях. Серьезность и важность события запрещали мне перевернуть эту страницу моей жизни, не остановившись на ней. Я чувствую себя обязанным напомнить здесь важнейшие из фактов, о которых подробно рассказал в другом месте.

* * *

Много говорили о политической роли Распутина. Вероятно, несколько меньше известен сам этот персонаж и странная психология, лежавшая в основании его скандального успеха. Поэтому, прежде чем обрисовать основные эпизоды драмы, нашедшей завершение в подвалах дома на Мойке, мне кажется небезынтересным описать подробнее человека, которого великий князь Дмитрий, депутат Пуришкевич и я решились убить.

Родившийся в 1871 году[138] в Покровском, деревне на краю Западной Сибири, Григорий Ефимович был сыном пьяницы-мужика, грабителя и перекупщика Ефима Новых. Конокрад, как и отец, «варнак», что в. Сибири – худшее из оскорблений. С юности молодой негодяй получил от сотоварищей кличку «Распутник» – отсюда его фамилия. Часто был бит крестьянами и публично высечен по приказу исправника. Единственным следствием оказалось лишь то, что он становился крепче и непокорней.

Под влиянием священника пробудились его мистические инстинкты. Обращение было сомнительного качества: грубый и чувственный темперамент должен был вскоре привести его в секту флагелланов, или хлыстов. Последователи этой секты стремятся не более и не менее как к тому, чтобы, приняв в себя божественный глагол, слиться с Христом и достигнуть небесного единства с помощью самых демонических страстей. Чудовищная путаница языческих пережитков и примитивных суеверий. Ночные собрания объединяют верных в избе или на поляне, где горят сотни свечей. Эти «радения» имеют целью возбудить религиозный экстаз одновременно с эротическим исступлением. После молитв, гимнов и славословий начинается кружение, ритм которого ускоряется до неистового вращения. Состояние кружения необходимо для «божественного влияния», глава танца бичует тех, кто слабеет. Наконец, все в экстазе и конвульсиях катаются по земле, и «радение» кончается чудовищной оргией. Но тот, кто одержим «Духом», не принадлежит себе: это Дух действует в нем и несет ответственность за грехи, совершенные под его воздействием.

Распутин был особенно одарен для принятия «божественного духа». Он выстроил на своем дворе здание без окон под видом бани-парилки, где проводил тайные собрания – несомненно, род радений – и занимался мистическим садизмом.

После доноса священника он покинул свою деревню. Ему было тогда 33 года. Он ушел пешком, как паломник, и посетил важнейшие монастыри Сибири и России, используя, чтобы завоевать репутацию святого, даже свои чудовищные проступки, которые он сопровождал ужасным и показным покаянием. Он ограничивал себя, подобно факирам, чтобы развить волю и магнетизм взгляда. В монастырях он изучал священные книги. При недостатке начального образования его изумительная память позволяла ему заучивать тексты, которые он не мог усвоить. Они послужили ему не только среди простых людей, но и среди образованных, и даже перед самой императрицей, получившей в Оксфорде степень доктора философии.

В Петербурге его принял в Александро-Невской лавре преподобный о. Иоанн Кронштадтский, которого он поразил простосердечием, поверивший, что в этом молодом сибиряке есть «искра Божия».

Это первое посещение столицы открыло хитрому и бессовестному крестьянину новые горизонты. Он вернулся в родную деревню с новыми амбициями и тугим кошельком. Сначала водился он с низшим клиром, более или менее просвещенным, но постепенно добился расположения священников и игумнов, которые, в свою очередь, признали его «отмеченным Божьей печатью».