Перед лицом Родины

— Все это, конечно, происки англо-французских империалистов, продолжал командующий. — Они нас так любят, как черт ладан… Сейчас они всячески натравливают фашистскую Германию на нас… Какая же дьявольская хитрость, между прочим, у этих империалистов. В прошлом году они, ведя переговоры с нами о заключении военного соглашения против Германии, в то же время договорились с ней о разделе нашей страны… Но не на таковских дураков они напали… Мы сразу раскусили их коварство и, чтобы предотвратить создание единого фронта капиталистических стран против Советского Союза, вынуждены были заключить договор о ненападении с Германией. Этот шаг, конечно, недостаточно надежный, но на некоторое время полезный для нас…

— Неужели с фашистами заключили договор?! — вскричал в изумлении Прохор. — Разве им можно доверяться?.. Обманут, сволочи…

— Точно, — кивнул Просвиров. — Обманут… Но мы стреляные воробьи, нас на мякине не проведешь… Осенью прошлого года Германия напала на Польшу и разгромила ее. Потом напала на Францию, громит и ее… Чем дело закончится — трудно сказать… Боюсь, ой как боюсь! Втянут они, подлецы, и нас в войну. Нам надо быть наготове. Германия — сильная страна, и союзники ее сильны… Может завариться такая каша, что и не расхлебаешь.

— Спасибо за информацию, — сказал Прохор. — Я ничего об этом не знал. Положение действительно не из приятных… Но, как говорят, поживем увидим…

Они поговорили еще несколько минут. Потом Прохор поднялся.

— Благодарю вас за все, товарищ командующий.

— За что же меня благодарить, товарищ Ермаков, — встал и Просвиров. Я обязан был все это сделать для вас… Зайдите в финансовую часть, получите там деньги и путевку. Желаю вам хорошего отдыха. Как приедете с курорта, заходите ко мне — получите назначение в дивизию. Вопрос этот будем считать предрешенным.

* * *

Через два месяца Прохор Ермаков приехал из Кисловодска после лечения, получил назначение на должность командира Донской кавалерийской казачьей дивизии.

II

Сазон рвался в станицу. Ему казалось, что поезд ползет как черепаха. От нетерпения он ерзал на лавке, поминутно заглядывал в окно: не приближается ли та заветная станция, от которой до родной станицы всего каких-нибудь полсотни километров.

Ведь это же так близко!.. За день можно дойти. А тут еще есть и надежда, что кто-нибудь и подвезет.

Но вот, наконец, и эта желанная станция! Поезд, стуча колесами на стыках рельс, замедлил ход, рванул последний раз, лязгнул буферами и замер. С бьющимся от волнения сердцем Сазон сошел на платформу, по которой до этого не единожды хаживали его ноги, и оглянулся. Все она такая же, станция, маленькая, кирпичная, изношенная годами. Ничего в ней не изменилось. Словно Сазон ее видел только вчера.

Радостный и счастливый от сознания того, что он сейчас совершенно свободен и что он вот направится сейчас к себе в станицу, чтобы скорее повидать семью, Сазон попрощался с проводником и пошел к дороге…

Моросил мелкий весенний дождь. Дорога была грязная, расквасившаяся, но Сазон не обратил на это внимания. Шел он бодро, предвкушая скорую счастливую встречу с черноокой дородной женой своей Сидоровной, с детьми, которые теперь уже, наверное, неузнаваемо повыросли, с старухой матерью, если еще она жива.

Путь был тяжелый и утомительный. Но Сазон упрямо и настойчиво шагал вперед, хотя он чувствовал, что устал, устал очень. Надо бы отдохнуть. Но где отдохнешь? Хуторов на пути не было, кругом пустынно и безлюдно. За всю дорогу ни встречных, ни обгонявших…

Но все же однажды Сазон, раскопав до середины мокрую копну застаревшей гниющей соломы, сиротливо лежавшей у шляха, на минуту присел отдохнуть.

Копна шевелилась и шуршала, как живая, от сотен с отчаянным писком возившихся в ней мышей…

Сморщившись от брезгливости, Сазон хотел плюнуть и отойти от копны, но он до того устал, что ноги не повиновались уже ему.

— Э, да черт их дери! — махнул он рукой и опустился на солому. Писк усилился, и копна задвигалась с еще большей силой. — Хм! — ухмыльнулся Сазон. — Как в люльке.

Он достал из сумки кусок хлеба и бутылку с водой, стал есть… Потом он прилег на солому и на мгновение задремал, не обращая внимания на шнырявших по нем осмелевших мышей…

…В станицу он пришел в полночь. Фонари тускло освещали намокшую улицу. Сазон подошел к родному куреню и остановился, разглядывая его. С молчаливой грустью глядела и хата на своего хозяина подслеповатыми оконцами, словно приветствуя его с приходом под свою гостеприимную крышу.

Сазон стоял перед своим родным куренем и, приложив к бурно бившемуся сердцу руку, пытливо всматривался в темные непроницаемые оконца, словно стремясь проникнуть сквозь них и узнать, что происходит там, внутри куреня, какие сны видит сейчас его семья? Предчувствует ли она, что он вот сейчас стоит у порога?..

— Ха-ха-ха! — закатился он вдруг счастливым смехом, смахивая рукой радостные слезы со щек. Порывистым движением он толкнул калитку. Навстречу ему, заливаясь злым лаем, бежала маленькая лохматая собачонка.