Перед лицом жизни

Постепенно его настроение портилось, и портилось оно главным образом потому, что даже старый официант и тот перестал обращать внимание на Линевского.

«Однако пора бы Елене и прийти, — подумал он. — Что за манера у этих проклятых баб вечно опаздывать».

Он выпил еще рюмку коньяку и закурил. Его слух обострился. Теперь в зале почти никто не говорил тихо, до ушей Линевского доносились то всплески женского смеха, то рокот мужских голосов, то осторожное покашливание одинокого иностранца, который, по всей вероятности, изучал загадочную Россию, простыл в открытой машине и сейчас лечился русской водкой. Он посматривал в сторону Линевского, принимая его тоже за иностранца, а тот бросал сердитые взгляды на людей, входивших в зал, и хмурился, сбивая указательным пальцем пепел с папиросы.

«Ну что ж, не будем ее торопить, — мысленно сказал себе Линевский. — Она женщина, а если женщина собирается в ресторан или в театр, то она всегда долго прихорашивается. Надо ждать. Терпение — вот удел влюбленных».

Линевский вытер лоб носовым платком и поморщился, когда почувствовал тот же самый запах духов, какими много лет пользовалась его жена.

Он глубоко вздохнул и торопливо сунул платок в карман. Мысли о жене были совсем некстати, но они не исчезали и все больше тревожили его. «Интересно, что она сейчас делает? Наверно, сидит на веранде и пьет чай. Что же она может делать еще?..»

И вдруг жалость к этой одинокой женщине зашевелилась в нем.

Он нахмурился и, чтобы заглушить в себе это чувство, стал рыться в памяти, припоминая наиболее тяжкие обиды, какие ему нанесла жена. Обид было много. Раздоры начались давно, с того времени, когда на Ленинград упали первые немецкие бомбы. Она не хотела уезжать, но он почти силой увез ее в Пермь, а потом не раз говорил ей: «Вот видишь, как все хорошо выходит. Я получил ученую степень. Мои средства позволили тебе освободиться от неприятной работы врача, и ты теперь независимая женщина. Но что бы с нами стало, если бы мы тогда остались в Ленинграде? Я спрашиваю, что стало бы с нами?» — «Мы были бы людьми», — отвечала она, и такое утверждение Линевский всегда воспринимал как пощечину, хлопал дверью и уходил.

«Глупая идеалистка», — подумал он о жене и пальцем поманил к себе официанта.

Иван Гаврилович подошел к Линевскому и переложил салфетку на левую полусогнутую руку.

— Можно подавать? — спросил он.

— Можно, но не сейчас. Вы же видите, моя дама опаздывает.

Иван Гаврилович потоптался у столика, соображая, чего же в конце концов требует этот капризный посетитель.

— Не желаете ли позвонить? Автомат в гардеробной налево.

Линевский утвердительно кивнул, и, когда он скрылся за портьерой, старый официант почувствовал облегчение и молодцевато засеменил к дальнему своему столику, за который только что сели актеры.

Актеры говорили громко, хорошо поставленными голосами и вкладывали в каждое слово столько театрального пафоса, что невольно привлекали к себе внимание окружающих.

Пока Иван Гаврилович принимал от актеров заказ, Линевский успел уже позвонить Елене и стоял теперь обескураженный ее сухим тоном, а главное — тем, что она не может приехать.

«Мило, очень мило», — подумал он и, покусывая губы, вторично набрал нужный номер, но на этот раз к телефону никто не подошел.

Он бросил трубку на рычажок, затем повернулся к зеркалу и увидел в нем свое лицо, покрытое мутным тяжелым румянцем.

«Капризничает, ломается. Боится совести. Ну, не дрянь ли баба? Конечно, дрянь», — решил Линевский и тяжело задышал от обиды.

Вскоре он вернулся в зал и подозвал к себе Ивана Гавриловича.

— Вот что, любезный, старый заказ отменяется. Вы принесите только один шашлык, одну порцию салата, добавьте в графин коньяку, а остальное можете предложить другим посетителям.

Иван Гаврилович не стал спорить, хотя и знал, что откупоренную бутылку с вином буфетчица от него не примет. Он хотел сказать, что так вообще не поступают, но вместо этого старик покорно убрал со столика все, что требовал Линевский, и принес из кухни лучшую порцию шашлыка, обложенного прозрачными кружочками лимона.

Усевшись поудобнее, Линевский склонился над тарелкой и задвигал челюстями, пережевывая сочные кусочки мяса. Но есть ему уже не хотелось.

Тогда он выпил еще две рюмки коньяку и обвел зал помутившимся взглядом, натыкаясь как раз на таких людей, которые весело пили, и весело ели, и даже не сердились на официантов, когда они путали заказ и приносили не те блюда.

Злоба закипела в нем, но сорвать ее было не на ком, пока он не заметил старого официанта, хлопотавшего около столика, за которым сидели актеры.

Выждав удобный момент, Линевский остановил Ивана Гавриловича:

— Послушайте, что это вы принесли, прожаренную резину или шашлык? Я плачу большие деньги, а вы кормите меня черт знает чем.

Резким движением он отстранил от себя тарелку, но потом немного смягчился, заметив испуг на лице официанта.

— Шашлык подогреть, — сказал он, — и тарелку тоже. Неужели я должен обо всем вам напоминать?

Отпустив Ивана Гавриловича, Линевский стал рассматривать женщин, но и они не понравились ему.