Перед падением

— Что надо сказать? — обращается она к мальчику, когда самосвал наконец отвязан.

Джей-Джей не отвечает — все его внимание поглощено игрушкой.

— Ты должен сказать «спасибо», — добавляет Элеонора через несколько секунд, поняв, что ребенок ничего говорить не собирается.

— Не хотелось приезжать с пустыми руками, — поясняет Скотт.

Элеонора кивает.

— Извините меня за Дуга. У нас с ним тут… в общем, мы поссорились.

Скотт гладит ребенка по голове.

— Давайте лучше пройдем в дом и поговорим там, — предлагает он. — По пути сюда я обогнал телефургон. Мне кажется, на этой неделе меня уже достаточно показывали по телевизору.

Элеонора снова кивает — ей тоже не хочется оказаться под прицелом объективов камер. Они со Скоттом усаживаются за стол на кухне. Пока они говорят, Джей-Джей, устроившись на диване в соседней комнате, смотрит мультсериал «Томас и друзья» и играет с самосвалом. Скотт наблюдает за ним сквозь дверной проем. Видно, что мальчика недавно подстригли, но не совсем удачно — волосы на затылке остались слишком длинными, и это напоминает прическу Элеоноры, словно так сделали специально, чтобы ребенку было легче адаптироваться в новой семье.

— Я решила, что смогу подстричь его сама, — поясняет Элеонора, ставя чайник на плиту. — Но он был очень возбужден и не мог сидеть спокойно, поэтому через несколько минут мне пришлось отказаться от своего намерения. Теперь я каждый день отстригаю понемногу. Приходится подкрадываться к нему, когда он занят своими машинками…

С этими словами Элеонора снова достает ножницы из выдвижного ящика тумбы рядом с плитой и начинает, неслышно ступая, потихоньку приближаться к Джей-Джею, стараясь оставаться вне поля его зрения. Но он замечает ее, машет на нее рукой и имитирует рычание какого-то страшного зверя.

— Ну, пожалуйста, — пытается урезонить его Элеонора. — Надо укоротить волосы сзади, они слишком длинные.

Джей-Джей снова издает грозный рык, не отрывая глаз от экрана телевизора. Его тетя сдается и возвращается на кухню.

— Не знаю, мне кажется, что умный, развитый ребенок с неудачной стрижкой — это прекрасно, — заявляет Скотт.

— Вы так говорите только для того, чтобы меня успокоить, — говорит Элеонора, убирая ножницы обратно в ящик.

Она разливает в чашки чай. Скотт украдкой смотрит на нее.

— Вы хорошо выглядите, — замечает он.

— Правда?

— Да. Вы стоите на ногах. И способны заварить чай.

Элеонора надолго задумывается.

— Он нуждается во мне, — произносит она наконец.

Скотт переводит взгляд на мальчика, который бессознательно жует пальцы своей левой руки. Элеонора, помешивая свой чай, задумчиво смотрит в окно.

— Знаете, мой дед, когда родился, весил всего три фунта, — сообщает Скотт. — Это было в Техасе в двадцатые годы прошлого века. Тогда еще не было специальных инкубаторов для выхаживания недоношенных младенцев. Так что мой дед в течение трех месяцев спал в выдвижном ящике комода, предназначенном для носков.

— Этого не может быть.

— Насколько мне известно, так оно и было. Люди способны вынести гораздо больше, чем принято думать. Даже дети.

— Возможно, нам стоит поговорить с Джей-Джеем о… его родителях, — нерешительно произносит Элеонора. — Он понимает, что они умерли, насколько это может осознать ребенок в его возрасте. Но по тому, как он смотрит на дверь всякий раз, когда слышит, как возвращается домой Дуг, я могу сказать — он все еще ждет.

Теперь надолго задумывается Скотт. Он знает — бывает так, когда человек знает что-то, но отказывается это принять. В каком-то смысле Джей-Джею повезло. К тому времени, когда он подрастет настолько, что сможет окончательно и бесповоротно понять произошедшее, рана успеет зарубцеваться.

— Значит, вы говорите, что у вас проблемы с Дугом? — говорит Скотт, меняя тему.

Элеонора вздыхает и несколько раз рассеянно окунает в чашку чайный пакетик.

— Знаете, Дуг — слабый человек. Раньше я думала, что дело в чем-то другом. Но теперь понимаю, он так категоричен потому, что не уверен в собственных убеждениях. Я сказала глупость, да?

Скотт отрицательно качает головой.

— Все дело в том, что он еще молод. Такое часто бывает. Я сам в свое время испытал нечто подобное.

Элеонора кивает, и в ее глазах появляется лучик надежды.

— Но вы это переросли, не правда ли?

— Перерос? Нет. Просто все перегорело. Я так пил, что у меня все в душе перегорело.

На некоторое время в кухне воцаряется молчание. Скотт и Элеонора думают примерно об одном: иногда лучший способ научиться не играть с огнем — шагнуть прямо в пламя и обжечься.

— Я вовсе не хочу сказать, что с Дугом будет то же самое, — поясняет Скотт. — Но не следует обольщаться, думая, что однажды утром он проснется и скажет: «Знаешь, я был кретином».

Элеонора кивает.

— А тут еще эти деньги, — тихо говорит она. — Стоит мне об этом подумать — и сразу тошнота подкатывает.

— Вы говорите о завещании?

Элеонора снова кивает:

— Это очень большие деньги.

— Сколько они оставили вам?

— Ему. Это… это его деньги. Они не…

— Ему всего четыре года.