Читаем Перед разгромом полностью

Но Аратов ничего подобного не сказал ей, и она уехала, не догадавшись, какого рода чувства пробудила она в его сердце случайным вниманием и разговором.

Чтобы дольше оставаться под ее обаянием, Дмитрий Степанович долго бродил по аллеям парка, удаленным от тех мест, где беспечная толпа предавалась веселью. Его не тянуло туда, к раскрашенным гримасницам, на которых Станислав Август променял чудную женщину, любившую его без ума. Не переставая размышлять о покинутой Ариадне, с достоинством переносившей измену своего соблазнителя, он спрашивал себя: как повернулась бы его судьба, если бы он встретил ее раньше и добился ее любви? Без сомнения, его жизнь сложилась бы совершенно иначе. Она заставила бы его полюбить добродетель, пробудила бы в нем угасшую веру в Бога, во все, чему ему теперь так хотелось бы верить! Он нашел бы в ней то, что Елена, невзирая на свою чистоту и непорочность и желание быть ему хорошей женой, не могла, не сумела ему дать.

Сопоставление этих двух женщин смутило его своей неожиданностью. С ним делается что-то неладное, он как будто утрачивает способность управлять своими мыслями и чувствами и от всяких пустяков теряет не только душевное равновесие, но и находчивость, которой всегда отличался. Он не может до сих пор оправиться от разочарования в короле, который оказался эгоистичнее и трусливее, чем он воображал, и вместо того чтобы изыскивать другой какой-нибудь способ выпутаться из затруднительного положения, он забавляется бессмысленными представлениями, вытаскивает из могил мертвецов и разыгрывает с ними любовные комедии, такие же нелепые и неестественные, как те, что разыгрываются теперь в двух шагах от него, на разукрашенной цветами сцене летнего театра.

Черт знает, что такое! Елену он похоронил, а морганатическая супруга Станислава Августа сама себя похоронила, и никогда ей больше не воскреснуть ни для какого земного чувства. Стоит ли думать о том, что было, если бы он встретился с нею раньше, когда она была еще жива?

Аратов так долго прохаживался по отдаленным аллеям парка, что наконец в изнеможении опустился на старый пень. Какое-то странное оцепенение начало постепенно овладевать им. По парку раздавались звуки музыки, между листьями сверкали огоньки иллюминации, сюда долетали смех и громкий говор, он но ничего этого не слышал и не видел. Он видел себя в бедной деревенской церкви перед образом Спасителя с потемневшим ликом. Кругом было темно, и с трудом можно было различить царские врата и старичка-священника перед ними. Толпа молящихся крестьян из уважения к незнакомому барину теснилась в углах. Шла всенощная. Вдруг лик Спасителя оживился от приблизившейся к нему нежной белой ручки с зажженной свечкой, которую старательно прикрепляли к поставцу тонкие дрожащие пальчики, и на темном фоне вырезался профиль нежного женского личика с опущенными на розовые щечки золотистыми ресницами. Обрамленное вьющимися кудрями лицо дышало такой неземной красотой, что казалось видением из другого мира. Очарованный он не спускал с него взора, и смущенная этим пристальным взглядом девушка в простеньком платье, привлекшая его внимание, торопливо перекрестилась, а затем, потупившись, прошла к клиросу, где стояла старая женщина, возле которой она и оставалась неподвижно до конца службы.

Недели через три он в этой же самой церкви венчался с нею. Как она была хороша! Да и позже, когда она приводила его в ярость своим отвращением к нему, когда ему хотелось убить ее за это отвращение, он не мог налюбоваться ею. Да, да, такой красавицы он не встречал и никогда не встретит. Юльянию он любит и находит ее хорошенькой тогда только, когда ему удается забыть Елену. Как смешно ему слышать разговоры короля с его приближенными о варшавских красавицах! Сколько раз хотелось ему их дифирамбы Юлии Потоцкой, Изабелле Любомирской, Масальской и прочим прервать замечанием, что один взгляд на его жену охладил бы их восторг.

Видение скрылось. Аратов поднял голову и увидал огни иллюминации в соседних аллеях, услышал музыку и гул голосов. Он вышел на разукрашенную гирляндами площадку перед летним театром, из которого выходила публика.

Интермедия кончилась. За нею по программе следовали живые картины на импровизированной сцене у фонтана. Часть публики спешила туда, чтобы занять места, в то время как другие оставались перед театром, чтобы взглянуть на короля. Последний был так интересен в костюме аркадского пастуха, в котором по просьбе дам обещал остаться до конца вечера!

Аратов присоединился к группе придворных, весело болтавших о представлении, о том, как его величество прекрасно справился со своей ролью и как ему идет костюм Париса.

— Его величество окончательно затмил Венеру.

— Да, сегодня княжна Сапега не в авантаже.

— Во всех отношениях.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека исторической прозы

Остап Бондарчук
Остап Бондарчук

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Хата за околицей
Хата за околицей

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Осада Ченстохова
Осада Ченстохова

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.(Кордецкий).

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Два света
Два света

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза

Похожие книги