Перед штормом

«Зайдя так далеко в размерах и конечных целях им же вызванного по ничтожному случаю движения, Гапон, под влиянием подпольных политических агитаторов, решился закончить (!) это движение чрезвычайным актом и, инспирируемый агитаторами, стал пропагандировать мысль о необходимости публичного представления государю императору петиции от забастовавших рабочих об их нуждах. Такая проповедь Гапона в среде рабочих не могла не увенчаться успехом и действительно вызвала поголовное желание у всех забастовавших идти 9 января всей массой на площадь Зимнего дворца и вручить непосредственно его величеству, через Гапона и выборных, петицию об общих нуждах рабочего сословия. Вера в возможность осуществления такого способа подания петиции ещё более укреплялась в сознании рабочих тем обстоятельством, что в лице Гапона они видели не случайного подпольного агитатора, а духовное лицо, действующее как председатель законом разрешённого общества рабочих».

Так, вольно или невольно раскрыв природу того, что обмануло измученных, обозлённых жизнью рабочих, Лопухин переходит к описанию кануна и утра «Кровавого воскресенья»…

Но раньше мы прочитаем, что об этих часах написал сам Гапон в своих, изданных в 1906 году в Лондоне записках:

«Моё последнее посещение моего дома навсегда останется в моей памяти… Я вошёл в дом. Там уже находилось несколько литераторов и один английский корреспондент. Я попросил моих друзей составить проект петиции к царю, в которую вошли все пункты нашей программы. Ни один из составленных проектов не удовлетворил меня; но позднее, руководствуясь этими проектами, я сам составил петицию, которая и была напечатана. Также я решил, что народ должен сам подать эту петицию царю. (До чего же трогателен здесь английский корреспондент, сочиняющий проект петиции рабочих к царю! Но не выдумка ли это другого английского корреспондента (а может, и того самого?), который в 1906 году в Лондоне помогал Гапону писать цитируемую сейчас книжку?) В последний раз я оглядел свои три комнатки, в которых собиралось так много моих рабочих и их жён, так много бедных и несчастных, комнатки, в которых произносилось столько горячих речей, происходило столько споров. Я посмотрел на висевшее над моей кроватью деревянное распятие, которое очень любил, потому что оно напоминало мне о жертве, которую Христос принёс для спасения людей. (Вот так, и не меньше!) В последний раз посмотрел я на картину „Христос в пустыне“, висевшую на стене, на мебель, сделанную для меня воспитанниками приюта, где я был законоучителем. Подавленный горем, но исполненный твёрдости и решимости, я оставил свой дом, не надеясь никогда больше его увидеть. (Ничего, он увидит, и довольно скоро, и именно здесь, под картиной „Христос в пустыне“, будет обдумывать свои новые грязные делишки с царской охранкой!)