Перед стеной времени

То, что сегодня герой исчезает не только из искусства, но и из массового сознания, объясняется, вопреки мнению многих, не повсеместным внедрением машинной техники, а истощением историотворящей силы. С ним же связано исчезновение имен, индивидуальностей. Производительность труда может остаться прежней или даже возрасти, однако выражаться она будет в иных отношениях – например, в направленности работы на рекорд. Измеряются другие силы; повсюду, как в спортивном соревновании, человек не воспринимается как противник, а противник – как человек. Отличие сегодняшнего бронированного автомобиля от боевой колесницы Диомеда в том, что техника не может служить орудием героя. Причина не в особенностях современного вооружения, а в различии между двумя эпохами.

Неизвестный Солдат – не герой в этом смысле слова. Он лишен личности, лишен индивидуальности, его деяний не отражает никакой эпос, никакое повествование. У него нет ни имени, ни, по сути, родины. Он сын Земли, темный возвращенец, не основатель и не строитель чего-либо, а скорее, оплодотворитель матери-планеты.

53

Великие кровавые жертвы этих лет не могут рассматриваться ни религиозно, как крестовые походы, ни мифо-героически в духе былых времен, ни исторически, ни поэтически. Даже у одинокого очага им не место.

Если что-нибудь возвращается в мир или сам мир делает шаг назад, это заставляет нас соприкоснуться с древнейшими безымянными пластами, где еще нет ни богов, ни героев, – с догомеровской, даже догеракловой страной. Такие процессы обладают первоначальной титаническо-теллурической силой, в свете которой материальный порядок оказывается значимее того, что был установлен отцами, а старое право, старые обычаи и старая свобода начинают вызывать сомнения. Отсюда непомерная, прометеевская смелость средств и методов, вулканизм, огонь, пробуждение земляного змея, безнаказанность выныривающих чудовищ. Тем же объясняется преимущество энергии перед одухотворенностью, будь то в государстве, в произведениях искусства или в стратегии. Война не приходит в упадок при столкновении с высоким просвещением, но дряхлеет внутренне, превращается в неотточенное, малоуправляемое и даже самоубийственное орудие политики, в нечто тупиковое.

Вследствие этого убийство тоже утрачивает предсказуемый смысл, теряет связь с законом предшествующих поколений. Различие между людьми, которые, как судья или военачальник, легально распоряжаются чужими жизнями с одной стороны и палачом или убийцей – с другой, становится нечетким, дискуссионным, в то время как из-за мелких социальных или экономических разногласий миллионы невинных погибают или томятся в рабстве.

В этой связи неуместно говорить о жертве ни в сакральном смысле, ни в героическом, ни даже практическом (с точки зрения государственной необходимости). Такое убийство следует причислять к тем абстрактным формам, которые мы воспринимаем как несчастные случаи. В количественном отношении они не только достигают уровня военных потерь прежних эпох, но и грозят перерасти в массовую катастрофу. Это тоже предполагает ответственность.

Как бы то ни было, еще ни одно изменение на Земле не произошло бескровно. Мы не знаем, будут ли жертвы, имеющие какой-то действительный смысл, и если да, то какой. Но в одном можно не сомневаться: без крови не обойтись, причем подлинное значение кровопролития, скорее всего, отлично от замысла тех, кто его совершает. Это не просто предположение, имеющее высокую степень вероятности, но единственная мысль, обещающая спасение и примирение.

Ну а пока мы, не видя жертвы, платим пошлину.

54

Здесь необходимо принять во внимание заблуждение, которое могло сформироваться на основании сказанного. Мифические силы, особенно если их не оберегают, способны проникнуть в исторический мир – это действительно так. Однако не следует понимать конец этого мира как результат агрессивного возвращения мифа в уже упомянутой форме, сообразно которой светлое историческое сознание оказалось бы днем, зажатым между двумя ночами.

На самом деле такое проникновение может осуществляться только фрагментарно и только внутри дня. Конечно, есть все основания ждать его и даже бояться. Но едва ли мы напрямую ощутим власть мифической картины мира. Скорее это будет воля, привязавшая себя к ней. Это будут мечты, которые возникают из протеста против упадка историотворящей силы и приводят даже самых одаренных людей к претенциозной пустоте в искусстве, а в политике – к роковым ошибкам.

Мифическое, как уже сказано, всегда живо, особенно на временных границах: в моменты рождений и смертей, в периоды войн и всевозможных катастроф. Однако в наше время миф силен не сам по себе, а вследствие ослабления исторических форм и фигур, которые их представляют. Мифическое склонно проникать в места разлома, как в раны, но не способно обрести там прежнюю силу, поскольку субстрат недостаточно крепок. Замещая тех, кого в нашем мире нет, усердно лицедействуют певцы и актеры; пестреют маски героев и демонов, из-под которых просвечивают физиономии, лишенные всякой выразительности.