Перед вахтой

— Видите, курсанты, я ставлю вопрос практически и не произношу пока высоких слов о моральных убытках и о тех неприятностях, которые выпадут на долю ваших офицеров. Офицеры выдержат. Они привыкли. Но дело! Дело страдать не должно. Дело будет сделано, и от вас самих зависит, какими методами его будут делать ваши начальники — в свою меру гуманными или драконовскими. Мы приехали в Москву демонстрировать дисциплину и строевую выучку, а если кому угодно демонстрировать свою лихую удаль — пусть нынче же подаст мне рапорт. Есть время отправить субъекта в Ленинград и вызвать замену. Я подумаю, увольнять ли вас в среду. Командиры рот, разведите личный состав по автобусам!

Полк снова загудел, но уже иным гудом. Раз Гриф сказал, что подумает, — значит, увольнение будет!

Курсантов повели в автобусы, и Антон заметил в пятой шеренге второго батальона довольную рожу Гришки Шевалдина. Из запасных он въехал в строй на горбу бедного арестанта…

Посреди широкой площади перед Речным вокзалом их снова выстроили и повели в ресторан завтракать. Факт — завтракать в ресторане! — ласкал самолюбие. На продуваемых ветром верандах были накрыты столы, а с неба сыпались снежинки, залетали за воротники и в тарелки. Шутники натянули белые перчатки.

— Ресторан «Снежинка», — молвил Игорь Букинский. После краткого перекура началась шагистика, и тут столичные инструкторы показали, что такое настоящий строй и чем он отличается от партизанской толпы, которую называют строем доморощенные кустари. Небо прояснилось, снег перестал от многократных исполнений строевых команд и ружейных приемов становилось жарко. Антон вытирал выступающий на лбу пот правой перчаткой, и вскоре ее снежная белизна померкла, перчатка сделалась влажной и серой. Он поймал себя на мысли, что все эти взмахи рукой вперед до бляхи и назад до отказа, вскидывания карабина, повороты и перестроения не имеющие на первый взгляд цели и надобности, не кажутся ему бессмысленными, для чего-то они необходимы, и вообще без них нельзя, и войско перестанет быть войском, если вдруг разучится мгновенно и четко, как один человек менять направление своего движения, хотя движение это сейчас происходит не на марше, не к полю боя, а в пределах обозримой площади много раз туда и обратно и, как думают собравшиеся в сторонке зеваки, совершенно без цели и смысла. Полк работал наподобие огромного, занимающего всю площадь механизма, и каждое перестроение, каждый взмах руки и поворот головы подчинялись единой воле. Изнывая от усталости Антон все-таки вытягивал позвоночник в струнку, и делал это с радостью, постигая великую силу строя и подумав вдруг афористично, что место в жизни начинается с места в строю

Вечером спать повалились рано, не дожидаясь отбоя, а во вторник все повторилось, и Григорий, встретив Антона в умывалке, сказал, что лучше бы он, в ущерб достоинству, остался запасным и мирно стоял дневальным по казарме.

Антон знал, что это болтовня, но высказывать свое мнение не стал. Застирывая попачканные карабином белые перчатки он спросил:

— Что у вас на курсе бают, уволит нас Гриф завтра? Куда он денется, — прищурил глаз

— Григорий. — Пусть только не уволит! Ты со мной пойдешь?

— Пойду. — Антон наклонил лицо к раковине. — Не знаю, как быть в праздники. Средств осталось сто три копейки.

— Эка невидаль, — не огорчился Григорий. — Одолжи у мамы. Она не из состоятельных, но в скромном объеме поможет.

— В долг не беру, — отказался Антон.

— Беда с вами, с принципиальными. Ладно, здесь своя деревня, что-нибудь придумаем, — решил Григорий и стал умываться. Протерев конопатую физиономию полотенцем, он мимоходом спросил: — У тебя есть текст твоего фельетона? Нету? Напиши-ка.

— Не понял, — сказал Антон.

— Не ленись. Вдруг пригодится.

Тем же вечером, повращавшись на турнике во дворе и проведя бой перед зеркалом, Антон, чтобы не ложиться спать раньше отбоя, написал свое произведение на почтовой бумаге аккуратным почерком, а перед самым отбоем вновь прочитал краткое руководство. Антон сунул «краткое руководство» под подушку, заснул, улыбаясь, и проснулся в отличном настроении, хоть ему и показалось, что дежурный по казарме спятил и засвистел в свою дудку часа на четыре раньше положенного срока. Не потягиваясь, он выскочил на плац и пошел крутить вдоль заборов ежеутреннюю пробежку.

Весь день до ужина их тренировали поодиночке, поотделенно, побатальонно и всяко, шлифовали, доводили и полировали подъем руки, поворот головы и размер шага, но вечером Антон сидел за столом в гостях у Григория в Кривоколенном переулке, не помня об усталости.

Распахнулась дверь, влетело что-то пестрое и бросилось Григорию на шею.

— Иринка, это… как его… Антон называется, — представил их друг другу счастливый и смущенный Григорий.