Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947

Когда однажды поздним вечером русский посыльный передает нам указание немедленно явиться в лагерь, мы решаем, что время отправки на родину настало.

Наш конвоир приказывает немедленно выступать.

Но пароход уже ушел!

— Он никогда не приходил вовремя. Но сегодня, когда это очень важно, именно сегодня его нет! — сокрушаемся мы.

Мы снова шагаем назад в Марьино!

Нашему повару приходится всю ночь трудиться у плиты. Ведь у нас осталось еще так много мяса, яичного порошка и муки.

Так мы возместим все свои убытки. Мы не собираемся дарить лагерю ни грамма! Если вообще там кто-то еще остался!

Когда мы встаем ни свет ни заря, то выясняется, что товарный поезд, на котором мы могли бы при случае добраться до Осташкова, уже прошел.

Разве поезд останавливается у первого куста?

Уж мы его как-нибудь остановили бы! В конце концов, у нашего конвоира есть винтовка!

Наш конвоир волнуется еще больше, чем мы. 15 октября его должны демобилизовать из армии. Если он вовремя не приведет нас назад в лагерь, то в наказание они оставят его еще на год в армии.

Но поезд уже прошел! У парохода неисправность в машинном отделении, и он остался в Осташкове!

Тогда мы пойдем пешком вдоль железнодорожного полотна! Вокруг озера. Но это очень долгий путь. Тридцать или даже пятьдесят километров! (Автор преувеличивает.

5 километров от Марьина до берега озера и 10 километров вдоль железной дороги до центра Осташкова. — Ред.)

— Сколько километров до Осташкова? — спрашиваем мы каждую встречную колхозницу, каждого путевого обходчика и вообще всякого, кто попадается нам на пути.

— Скоро будете дома! — часто именно так отвечают они.

— Неужели и им уже стало что-то известно? — устало удивляемся мы.

Ах нет, они просто хотят утешить нас своим вечным «скоро будете дома»!

Мы устаем все больше и больше. В конце пути мы уже едва переставляем ноги. Поэтому у нас уже не остается сил, чтобы удивляться, когда на вокзале в Осташкове мы не видим никакого поезда. И кто же это, собственно говоря, пустил слух, что нас отправят домой на поезде?

В каком-то переулке наш конвоир перепродает несколько буханок ржаного хлеба, которые он сэкономил в колхозе.

Мы направляемся в лагерь.

Пленные отваривают картошку, которую принесли в карманах.

В лагере все по-старому.

Только теперь становится значительно холоднее, особенно по ночам.

— В этом году будет ранняя зима! — считают рыбаки на озере.

Глава 30

Меня перевели на кожевенный завод, так как в городском лагере осталось слишком мало военнопленных для двух активистов.

На кожевенном заводе кипела напряженная работа. На работу постоянно принимали новых людей из числа гражданских лиц. Более трехсот военнопленных работали в дубильне и красильне, были заняты на уборке территории и на монтаже нового оборудования, прибывшего из Германии.

Когда прибыл первый товарный поезд с немецким оборудованием и грузами, это событие превратили в политическую акцию. Из главного лагеря к нам специально приехал какой-то офицер-политработник и выступил на общем собрании с докладом. Он заявил, что немецким военнопленным не стоит беспокоиться по поводу того, что им придется разгружать оборудование, прибывшее из Германии. Оно не украдено, а поступило на законных основаниях! «А теперь за работу, товарищи!»

На станцию один за другим прибывали товарные поезда, привозившие оборудование целых заводов и фабрик. «Пауль Гейзе, кожевенный завод, Инстербург», — было написано на ящиках с оборудованием, которые я сложил в штабель на земле, чтобы было удобнее писать ежедневную сводку.

— Ты должен обязательно осмотреть прибывшие станки! — сказал мне Шауте, который тем временем уже не состоял больше в пожарной охране лесного лагеря, а неожиданно всплыл на кожевенном заводе. — Русская команда сопровождения сбрасывает станки и оборудование из вагонов прямо в грязь на землю! Кассовый аппарат они вскрыли топором!

Шауте, будучи инженером по профессии, просто кипел от негодования.

Ну и дела! Такие люди, как Шауте и я, да и вообще все пленные были твердо убеждены в том, что с нашей стороны было нехорошо помогать большевистской России. Мы были также убеждены в том, что русские не смогут извлечь большой выгоды из этих германских репараций.

Нам надо было бы радоваться.

Но мы все были возмущены тем, что при разгрузке вагонов русские сбрасывали на мостовую станки, вместо того чтобы осторожно выгрузить их.

Дело в том, что мы не немецкие националисты, а в первую очередь простые люди, которые привыкли уважать хорошо выполненную работу.

Ведь мы по своей сущности обычные трудящиеся!

Об этих происшествиях мы подали докладную записку в политотдел.

Ларсен, которому я обо всем доложил, сказал:

— Если бы вы тотчас не сообщили об этом, то через несколько недель, когда выяснится, что станки не работают, в этом обвинили бы военнопленных. Сказали бы, что это саботаж!

Отвечавший за этот транспорт служащий Осташковского кожевенного завода, одетый в форму подполковника Красной армии, загрузил в Инстербурге все, что попадалось ему под руку.