Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947

— Хорошо! — говорят пленные, которые теперь уже все поголовно сверкают лысинами. — А как же быть с длинными волосами офицеров?!

— Офицерам разрешается носить длинные волосы. Так принято во всем мире!

— Во всем мире принято, что только каторжников остригают наголо, но приказ есть приказ!

— Значит, офицеры как привилегированный класс имеют преимущество и в социалистическом Советском Союзе? Это хорошо!

— Но тогда почему бригадирам и поварам разрешают ходить с длинными волосами? — раздаются недовольные голоса.

— Они должны тоже постричься наголо. Только курсанты и офицеры имеют право носить длинные волосы. Это приказ!

— Посмотрим, что из этого получится! — говорят между собой пленные. Теперь они не снимают свои головные уборы даже в помещении, так как стыдятся своих лысин. Это трудно себе представить, но они действительно стыдятся.

Стоят двое остриженных наголо пленных и разговаривают, и обоим их лысины вполне к лицу. Со своими импозантными черепами они выглядят как народные трибуны в Древнем Риме.

— Они всегда опираются на приказ. На голую силу. Ты заметил, что они поступают точно так же и в политике? Возьмем, например, вопрос о восточной границе Германии. Сначала они писали в своей газете: «Трудящиеся Германии не скорбят о потере реакционных восточных земель. Восточная Пруссия всегда была оплотом крупных помещиков и милитаристов. Именно на Востоке германский империализм вынашивал коварные планы своих захватнических войн». Но потом миллионы простых немецких трудящихся с Востока заявили: «А разве мы помещики и империалисты? Почему же мы должны покинуть нашу родину?!» Тогда один из активистов написал в стенгазете: «Существуют исторические причины, почему восточные земли должны отойти Польше! Раньше на германских восточных землях проживали славяне. Это древняя славянская территория». «Как так? — спрашивают пленные. — Почему ссылаются на те времена, когда в Восточной Пруссии и Бранденбурге проживали славяне? Почему не ссылаются на времена Адама и Евы или на то время, когда германские племена жили на берегах Волги?!» (На берегах Волги германские племена не жили. Однако в полосе степи и лесостепи между Днепром и Алтаем в 3-м тысячелетии до н. э. жили общие предки всех индоевропейцев, в том числе германцев, славян, балтов, иранцев, индоариев, кельтов и др. — Ред.) Но в своей статье в стенгазете ушлый активист предусмотрел и этот случай: «Что же касается пребывания германцев на Волге, то это обычная фашистская выдумка. Но впрочем, устраивает это нас, немцев, или нет, неужели мы хотим новой войны из-за восточных земель? Вопрос стоит так: война или мир?»

— Вот видишь! — поучает пленный с черепом народного трибуна. — Таков их метод. Сначала они делают вид, как будто поступают согласно здравому смыслу и предпринимают что-то только для спасения других. Но, в конце концов, они опираются только на силу, заявляя: война или мир? Или как в нашем случае: приказ остричь всех наголо!

В следующей сводке о положении дел в лагере староста актива пишет, что стали заметны фашистские происки.

Но еще не решен вопрос с волосами бригадиров и поваров. Все пленные с любопытством ожидают, чем же все закончится.

Заведующий столовой Филипп заявляет:

— Если меня остригут наголо, я откажусь от своего поста заведующего столовой.

Филиппу разрешают сохранить свои волосы.

Большинству бригадиров тоже разрешают не стричься наголо.

— Большинству? Что значит — большинству?

— Вот этот может не стричься. Этот, этот и вон тот!

— Ну конечно, русские должны отнестись к этому внимательно!

Видимо, у русских есть какие-то свои веские причины, почему они разрешают этому, этому и вон тому не стричься наголо.

— Вот видишь! — говорят между собой пленные. — Они не выполняют даже свои собственные приказы! Это же настоящее господство произвола!

Я бы тоже охотно постригся наголо. Из солидарности со всеми угнетенными!

Но я знаю, чем это мне грозит. Когда у меня длинные волосы, то русские в караульной будке думают, что я какая-то важная птица, поэтому они спокойно пропускают меня, когда я хочу попасть в школьную зону.

Если же у меня будет лысина, то они сразу поймут, что я обыкновенная военнопленная свинья. Такие нравы, как в нашей караульной будке, царят повсюду: одежда и прическа красят человека! Или, иначе говоря, по одежке и волосам встречают!

Когда из-за некстати выскочившего фурункула мне нужно было на два дня лечь в госпиталь, я понял, что волосы мне не спасти. Каждого, кто поступал в госпиталь, тотчас остригали наголо. Это доставляло огромную радость русскому главному врачу, который в остальном был настоящим спасителем для пленных.

— Дружище, а как же твои волосы? — сокрушаются остальные работники кухни, которых пока еще не остригли, когда я отправляюсь в госпиталь.

— Курсант? — спрашивает меня санитар в душевой.

— Да! — с готовностью лгу я.

Мне разрешают оставить волосы.

«Что за глупость! — думаю я, лежа в течение двух дней на больничной койке. — Такая канитель из-за каких-то волос!»