Перед заходом солнца

Простите, я на минуту. (Подходит к Вуттке, берет у него бумагу.)

Оба удаляются. Инкен и Гейгер одни.

Гейгер. Маттиас произвел на меня неожиданно хорошее впечатление. У меня прямо камень с души свалился.

Инкен. Почему это вас так поразило?

Гейгер. О, я это сказал между прочим. Но ведь Маттиас втянут в какие-то раздоры?

Инкен. Вы на нашей стороне, господин профессор?

Гейгер. Я полагаю, мой друг Маттиас может не сомневаться в этом.

Инкен. Тогда помогите мне увезти его из этого окружения. Оно плохо влияет на него.

Гейгер. Мне думается, что вы правы.

Инкен. Там или здесь, я всюду принадлежу Маттиасу. Но эти стены, эти старые лепные потолки, эта красная камчатная обивка,[50] эта пыльная мертвечина и все, что за этим кроется, – все это и мне не дает дышать.

Гейгер. Вы не любите этот старый дом?

Инкен. Я ненавижу этот дом, и этот дом ненавидит меня.

Гейгер. У вас есть сведения о детях?

Инкен. Нет. Разумеется, нет. Но, конечно, их следует опасаться.

Появляется Винтер, несет на подносе письмо.

Что это?

Винтер. От управляющего Ганефельдта. Письмо только что принес посыльный.

Инкен. Дайте мне! Я передам сама.

Винтер подходит, она берет письмо с подноса.

(Гейгеру.) Вы знаете советника юстиции Ганефельдта? У меня мурашки проходят по телу, когда я вижу эти письма.

Гейгер. Ганефельдт – управляющий имением в Бройхе, где вы с матерью жили? Не так ли?

Инкен разглядывает письмо и вертит его в руках.

Винтер. Собственно говоря, посыльному приказали вручить его лично.

Инкен. Собственно говоря или не собственно говоря – никто мне не помешает вскрыть письмо, если у меня подозрение, что в нем содержится что-то неприятное для Маттиаса.

Винтер. Значит, фрейлейн, вы сами отдадите письмо?

Инкен. Конечно, господин Винтер, отдам.

Гейгер. Если не ошибаюсь, этот Ганефельдт на стороне детей Маттиаса?

Винтер (разрешает себе очень многозначительно кивнуть головой). Всецело и целиком на их стороне, господин профессор. И кто знает, какой ужасный яд в этом конверте! Ах, господин профессор, если бы вы приехали раньше!

Гейгер. Почему?

Винтер. Вы – единственный, кто может повлиять на фрейлейн Беттину и господина Вольфганга.

Инкен (встает). Что это, в конце концов? Здесь каждый день, каждый час видишь привидения.

Инкен уходит, чтобы отдать письмо. Гейгер и Винтер остаются вдвоем. Гейгер встает и ходит взад и вперед по комнате, борясь с каким-то решением.

Гейгер (внезапно обращается к Винтеру). Не скажете ли вы мне, где можно найти фрейлейн Беттину?

Винтер. В поместье тетки, примерно в полутора часах езды на машине.

Гейгер. Есть свободный автомобиль? Можно туда съездить?

Винтер (смотрит пристально на профессора, краснеет до корней волос. Тихо). Боюсь, что уже поздно, господин профессор!

Гейгер. Боитесь, господин Винтер? А разве вы знаете, что я намерен сделать?

Винтер. Думаю, что да. Еще неделю назад спасение было возможно.

Гейгер. Спасение? Что за странное слово, господин Винтер?

Винтер. Вам угодно, чтобы я замолчал, господин профессор, или доверил то, что дошло до моих ушей?

Гейгер. Конечно, доверьте. Для того чтобы помочь, мне надо все знать.

Винтер. Господин директор Кламрот снова хозяйничает в издательстве.

Гейгер. Зять? Откуда вы это знаете?

Винтер. От посыльного, который только что принес письмо советника юстиции Ганефельдта. Он, как говорят, получил полномочия от суда.

Гейгер. Наверно, это только пустые слухи, господин Винтер!

Винтер. Нет. Я немедленно подошел к телефону, соединился с бывшим кабинетом тайного советника. И тут, к сожалению, получил подтверждение. «У телефона директор Кламрот! Кто говорит?» – услышал я знакомый голос.

Гейгер. Какой же вывод вы сделали из этой странной истории?

Винтер. Какое сделать заключение, я и сам не знаю.

Гейгер. Во всяком случае, тут нет ничего хорошего для тайного советника.

Винтер. Знать бы только, как далеко все зашло! Одно лишь можно сказать: хорошо, что она (жест в сторону портрета покойной жены Клаузена) не дожила до этого. (Уходит.)

Входит Клаузен в сопровождении Инкен и Вуттке.

Клаузен. Просто, мой дорогой, не дают в себя прийти. Появляется некий советник юстиции Ганефельдт, которого, по-видимому, концерн натравливает на меня. Он торопится. Полагаю, что перед окончательным решением вопроса они попытаются пустить мне кровь. Люди упорные. Но они глубоко ошибаются, считая меня глупцом. Если мы не придем к соглашению, – ну что ж, мне это не к спеху.