Перед заморозками

Линда проснулась, как будто кто-то ее толкнул. Сквозь неплотно закрытую штору в комнату проникало солнце. Полоска света тянулась по полу и взбегала на ночной столик. Линда протянула руку — и на запястье тотчас зазолотился солнечный браслет. Браслет был теплым. И как начнется день? — спросила она себя. Она почему-то была уверена, что как раз перед пробуждением ее обязательно посещает сон, напоминающий: пора вставать. И сразу начинается день. Всю жизнь она пыталась с чем-то сравнить эти загадочные отношения между ночью и днем.

Когда ночной неверный сумрак

Придет в согласие со сном,

Кому принадлежит победа…

Когда-то она начала сочинять эти стихи. Даже записала строчки и тут же поняла, что ближе этого ей к поэзии уже не подобраться. Наступление дня еще можно было уподобить двери, которую удалось открыть после долгой и трудной борьбы во сне. Подобных сравнений хватало.

Она села в постели. Итак, Анна вернулась. Она на секунду задержала дыхание, чтобы убедить себя, что это было не во сне. Нет, не во сне — Анна стояла у себя в прихожей в этом дурацком халате с обрезанными рукавами. Она снова легла и потянулась, опять положив руку под солнечный луч. Скоро осень. Скоро… ну, это самое важное: через пять дней я сменю свою невидимую полицейскую форму на настоящую. И разумеется, квартира, чтобы мы с отцом наконец перестали терзать друг друга. Скоро осень, скоро первые утренние заморозки. Она посмотрела на свою руку, на которой золотилась солнечная полоска. Перед заморозками. Или до заморозков? Как сказать правильно?

Она встала, услышав, как отец чем-то гремит в ванной, — и засмеялась. Никто другой не способен произвести такой немыслимый шум в ванной. Как будто он отчаянно сражается с мылом, кранами и полотенцами. Она надела халат и вышла в кухню. Семь часов. Надо бы позвонить Зебре и рассказать, что Анна вернулась, но Зебра наверняка еще не проснулась. Ребенок плохо спит по ночам, поэтому если ее разбудить, она придет в ярость. Стефан Линдман. Ему-то стоило бы позвонить. Но лучше пусть услышит новость от этого ванно-туалетного тигра.

Отец, вытирая на ходу волосы, появился в кухне.

— Прошу прощения за вчерашнее, — немедленно заявил он.

Не дожидаясь ответа, он подошел к ней и нагнул голову:

— Посмотри, пожалуйста. Я не лысею?

Она запустила руку в мокрые волосы.

— Может быть, чуть-чуть, вот здесь, на затылке.

— О, дьявол. Ужасно не хочется лысеть.

— У деда вообще почти не было волос. Это наследственное. Если ты пострижешься очень коротко, будешь выглядеть как американский офицер.

— Я не хочу выглядеть как американский офицер.

— Анна вернулась.

Он как раз наливал в кастрюлю из чайника. Рука его замерла в воздухе.

— Анна Вестин?

— Никаких других Анн не пропадало. Вчера я психанула и поехала спать к ней. А она стоит в прихожей.

— Где она была?

— Поехала в Мальмё, сняла номер в гостинице и искала отца.

— Нашла?

— Нет. Поняла наконец, что ей привиделось, и вернулась домой. Как раз вчера.

Он присел за стол.

— Итак, она провела несколько дней в Мальмё. Жила в гостинице и никому не сказала ни слова, ни тебе, ни матери… Я правильно понял?

— Да.

— Тебе ничего не внушает сомнения? У тебя есть основания ей не верить?

— Вообще говоря, нет.

— Что значит «вообще говоря»? Да или нет?

— Нет.

Он встал и снова взял в руки чайник.

— Значит, я прав. Ничего не случилось.

— В ее дневнике записано имя Биргитты Медберг. А также старика по имени Вигстен. Не знаю, что тебе успел рассказать Стефан вчера, когда позвонил и настучал на меня.

— Он не настучал. К тому же рассказ его был очень подробным. Он, пожалуй, еще заткнет за пояс Мартинссона в том, что касается умения четко и ясно доложить обстоятельства. Самое позднее завтра я приглашу Анну зайти в полицию. Я хочу с ней поговорить. Можешь ей это передать. Но с твоей стороны — ни слова о Биргитте Медберг, никакого частного сыска, поняла?

— Ты прямо как легавые из американского боевика! Они готовы убить каждого, кто хочет помочь следствию. Зазнайка.

Он с удивлением посмотрел на нее:

— Я и есть легавый. Ты разве не знала? Меня, конечно, много в чем упрекали, но в зазнайстве, по-моему, никогда.

Они позавтракали молча, читая каждый свою часть «Истадской смеси». В половине восьмого он поднялся.

— Ты кое-что сказала на днях, — начал он смущенно.

Линда тут же поняла, что он имеет в виду. Ей было забавно смотреть, как он смущается.

— Что тебе женщина нужна?

— А что ты имела в виду?

— А что, в этом можно усмотреть какой-то двойной смысл?

— Оставь в покое мою сексуальную жизнь.

— Какую сексуальную жизнь? Которой у тебя нет?

— И все равно, оставь ее в покое.

— Мне, в общем, все равно, каким образом ты собираешься сохранить в покое твою несуществующую сексуальную жизнь. Но что мне не все равно, так это то, что ты все время один. Каждую неделю, проведенную без женщины, ты прибавляешь в весе. Весь этот жир, что ты на себе таскаешь, просто кричит — этому человеку срочно нужен секс.

— Не кричи.

— А кто слышит?

Она смотрела, как он уныло моет чашки. Наверное, я слишком прямолинейна, подумала она. А с другой стороны, никто, кроме меня, ему это не скажет.