Перед жарким летом

Все-то он знает. Глаза Нетупского были спокойны, только в стеклышках очков или в глубине вспыхивали янтарные искорки. Неужели знает и о разговоре с Евгением Порфирьевичем? Рука что-то перебирала в кармане. Ждет.

— Понимаете, — сказал, наблюдая, Косырев, — все-таки не смогу поехать. И буду просить, чтобы поехали все-таки вы.

Скрой, скрой недовольство. Сомкнутые губы Нетупского не шелохнулись. Но рука в кармане замерла.

— Хорошо, — сказал он просто.

Косырев проводил его и, притворив двери приемной, подождал. В глубине коридора Нетупский на ходу вынул что-то из кармана, подбросил — щелкнуло кастаньетами — и ловко поймал. Косырев не заметил — что именно он подбросил, но удовлетворенно сощурился игре или чудачеству зама, какой-то странной слабинке. Нетупский обернулся, они померились взглядами. И тот пошел дальше — четким, пружинным шагом.

3

Рабочий день окончился. Он вышел в смену солнца и полумглы, в пронзительный ветер. Весна была неспокойной, какое будет лето? Пошел к метро.

Люди, люди, люди. Старые и молодые, все спешащие, они отворачивались от ветра и едва успевали глянуть друг на друга. Столица, гудение многомиллионного улья.

Понимая человеческое тело и мозг, он недостаточно знал человека, людей. Народ. Все мы нарождены для жизни и борьбы. Косырев был окружен народом. Но корни, которые связывали Косырева с широким миром, оборвались, подсохли, и живые соки потеряли путь. А снаружи бурлила жизнь, там были все средства для нового волевого подъема. Профессиональности мало, если хочешь синицу в руки, — цель жизни, — и книг тоже мало. Он должен был стать еще и специалистом по отношениям между людьми, иначе ему, директору, трудно будет превратить институтскую пляску в хоровод и ему же, нейрофизиологу, осуществить генеральную идею.

Она мучительно всплывала сквозь тину повседневности и требовала толчка для окончательной кристаллизации. Уехать бы на месячишко, пожить как все люди, а не как неодушевленное орудие познания. Одушевиться. Но какое там! Момент был совсем неподходящим.

Дома без аппетита поел. Поставил на проигрыватель шумановского «Манфреда» и подперся рукой.

Будь Лёна рядом, отыскал бы слова, разъяснил бы все недоразумения. Сейчас Косырев так нуждался в близкой опоре. Взгляд Нетупского из коридора, ему показалось теперь, говорил также: смирись, она никогда не вернется... Что-то он такое знал.

На башнях зажглись красные огоньки. Смятение и тревога музыки, не нужно это. Выключил. Над письменным столом висела фотография жены и сына. Взгляд обходил ее, а когда приходилось стирать пыль, сжималось сердце.

Под окнами грохотнул грузовик. Тихо. И вдруг — телефонный звонок. Тревожный голос, торопясь, сказал, что звонят четвертый раз. Дела Батова совсем плохи, и если Косырев сможет вылететь, билет заказан. Сможет? Машину немедленно высылают.

Он почувствовал, как учащенно забилось сердце.

Там, в Речинске, прошло детство и начальные юные годы. Родных там не оставалось; товарищей, наверное, разбросало по стране; многих отняла война. Старшее же поколение... Косырев мог только мечтать о дорогой для него встрече.

Но там тайга, река, родной воздух. Там люди, хоть и другие. Там Сибирь.

Впрочем, в Речинске наверняка был одни близкий человек. Косырев совсем забыл, но тот разыскал его через адресный стол, и даже понравился задором комсомольского работника послевоенных лет; восстановилась их приязнь, дружба. Потом наезжал раз-два, но это было давно. Пошли такие события и в общественной, и в личной жизни, что о комсомольце Ване, пожалуй, ни разу и не вспомнилось. Теперь Иван Иванович Евстигнеев, как рассказал Нетупский, был вторым секретарем обкома. И там, в Речинске, он вспомнил с жаром, жила в эвакуации ленинградская девчушка Лёна Ореханова со своим дедом. В летние каникулы они возвращались на великую Ведь. Дед там и похоронен.

Давно уже задумывал побывать, но и хотелось, и боязно было. Почему мы оттягиваем встречу с родным краем, чего робеем? Того ли, что нарисуется, что проявится в нас самих?

Он заторопился. Позвонил Юрию Павловичу и сказал, что в пятницу операция обязательно состоится. Вернется накануне.