Перед жарким летом

— И нашло на меня озарение. Боже, думаю, если ты есть, дай веру, яви чудо! Что думаете? Набухать стал палец, выравниваться, ни боли, ничего. Как был, так и остался. Вот.

— Типичная картина шока, — заметила Анна Ивановна. — Косточка, конечно, была цела.

— Это по-вашему, а по-моему — чудо.

— Да? — улыбнулась она.— Тогда бы вы что-то посерьезнее...

— Мадам, не иронизируйте. С верой все возможно. И подвиг Иисуса Навина, — не слыхали, Луну остановил? — тоже возможен. Не ползать по праху лунному, остановить светило! Но для этого надобна большая вера, а у меня была маленькая, только зарождалась, как дитя во чреве. И я ее бережно принял.

Петр Елизарович отрешенно воззрился в оконную черноту.

— Бог даст, сил духовных накоплю и свершу, свершу важное. Мы ничтожные пигмеи, если не поймем, что величие наименьшего из людей — в боге.

— Загадочно, — вставил Евстигнеев. — Туманно.

— Туманно непонимающим. Переведу на ваш язык. Учителем-то географии я был для вас незаметной мошкой. А вместе с богом — замечаете, интересуетесь. Значит, теперь я личность.

— Конечно, — сказал Евстигнеев, — в лесу деревьев не счесть. Но крапиву всегда заметишь, острекает.

Петр Елизарович сунул руки под ремень и вытянул шею из косоворотки.

— Занесся ты, Иван Иванович, а ведь я учил тебя в школе.

— Никогда. Не сочиняйте.

— Как же нет? В вашем «В» не раз заменял Толмачева. Помню случай, ты арабов назвал арапами, весь класс смеялся.

— Неужели вы? Совсем другой человек.

— Забыл, забыл учителя. Ну-ну. Если это забыл, то как помнить других, совсем неведомых. Скромные-то деревца?

— А вы прихожан церковных всех помните?

— Положим, нет, — усмехнулся Петр Елизарович сопоставлению масштабов. — Но стараюсь. Стараюсь, стараюсь...

Во время горячей разминки тихо вплыла Клавдия Захаровна. Увидев пришедшего, заметно удивилась, сморщила губы. Петр Елизарович повел было на нее бровями и приоткрыл рот, но она махнула рукой и тяжко опустилась на стул. Черный человек набычился, поковырял недоеденную закуску. Острый взгляд Евстигнеева тревожил его.

— Вам показалось — туманно, — Петр Елизарович что-то запретил себе и тоже поглядел в глаза Евстигнееву. — Выскажусь яснее, вполне откровенно, и сказать вам будет нечего... Запутались, один бог сможет распутать! Техника-то в совокуплении с наукой куда ведет? Реки и океаны в нефти, воздух в угаре. Еще такое придумают, похуже, чем водородная бомба. Перестали люди простые технику любить, опасаются. Не приметили?

— Прощения прошу, — сказал Евстигнеев, — но глупости вы глаголете. Какие простые? Неграмотные, что ль? Все вывелись.

Ища довод, Петр Елизарович зажевал шпротину. Сердясь на себя, — правда, не очень, интересно было, — Косырев осердился и на него, но произнес как можно мягче:

— Ведь вы учитель, Петр Елизарович. Сказать такое... Да без науки рухнет общество.

— Рухнет? — Петр Елизарович зацепил слово и выбросил вверх регентскую горсть. — А со всеобщей благодетельницей — не рухнет? Конечно, наука чистая немало дает новых доводов бытия божьего. Раньше учение о загробном мире третировалось, как фантастическое, теперь оказалось — есть антимир. С кибернетикой знаком? Управление целым миром, его у-по-ря-до-чи-ва-ю-щая сила, это и есть бог. Напрасно противопоставляешь учительство вере. География — наука о начертании божьем, которое тщатся переправить. При этом губят все.

Он покосился на Клавдию Захаровну.

— Но наука всегда ниже. Чем больше узнаешь, тем больше вопросов. Бога, бесконечность решили охватить. А ведь четверти мизинца на ноге его никогда не узнаем. Миллионной части мизинчика — никогда! На кусочки разбита наука, призадумайтесь. И душа страждет: мало ей и набитого брюха, и учености, на кусочки разбитой. Остается вера, с ней все охватишь.

Петр Елизарович не без торжества оглядел сидевших в радужных огоньках люстры. Клавдия Захаровна сгорбилась под пуховой шалью. Анна Ивановна скрестила обнаженные руки — ее черное, блестевшее бисером платье и волосы сливались с ковром позади, легкий подбородок устремился вперед. Внимательные глаза Евстигнеева, он один оставался в ярком свете, жестко сощурились.

— Опытный проповедник, — усмехнулся он.

— Да вы ли это, Петр Елизарович? — спросил, перебивая, Косырев. — Даже не верится. Что, если в озарении охвачено все? Конец. Вы-то должны понимать благо необозримой деятельности...

— Зря тратишь доводы, — заметил Евстигнеев.—Доказательств не примет.

Петр Елизарович игнорировал это — и обращался теперь только к Косыреву.

— А дэдэтэ, а нефть? Считай счастливым, что хирург, и к черному делу, ко дню, предсказанному Иоанном, не прикоснулся. Он придет, придет, если не опомнимся.

Клавдия Захаровна вздрогнула, по скулам Евстигнеева катнулись желваки. Но снова улыбнулся:

— Прямо протопоп Аввакум, — сказал он. — Прямо как с амвона...

— А вы можете доказать, что бога нет? — невольно повернулся Петр Елизарович.

— Н-у-у, — протянул Евстигнеев. — Эдак я должен доказывать, что в центре Земли нет, н-ну...— чертей.

Он явно дразнил, раздражал; он толкал происходящее к чему-то ему нужному.