Переезд на юг

Дальше нужно было в тубдиспансер, там пройти рентген и сдать харчки на туберкулёз. Тоже во второй раз. Срок, видите ли, полугодичный истёк. Кугель-стерва вновь погнала по кругу. И везде, главное, надо мигранту платить. И немало. Да сколько же можно! Чем и как пробить этот железобетон вокруг? С перфоратором приходить? Со стахановским отбойным? Ответа не было.

На каком-то углу остановился. Не мог вспомнить, где находится тубдиспансер. Не мог, и всё. Выдавил из памяти. По Фрейду.

Набрал Агеева:

– Слушай, Геннадий, где диспансер?

– Какой диспансер?

– Ну где харчки и рентген?

– Сейчас.

Старик пошёл узнавать. В глубь квартиры. Видимо, у Маши. Тоже ни черта не помнит.

Вернулся:

– На Котовского. Дом 4. А зачем тебе? Заболел опять?

Табак не находил слов. Совсем отупел старикан или просто прикидывается.

– Ладно, потом, спасибо…

– …Да не бойтесь! Ближе, ближе к экрану! Прижмитесь грудью. Вот так. Подбородок – на подбородник.

Нажала какую-то кнопку – подбородок круто полез вверх. Натурально на дыбу подвесила.

– Стоять! Не шевелиться!

Скрылась куда-то. Как из гулкой утробы грянуло в громкоговорителе:

– Внимание! Глубоко вдохнуть – и не дышать!

Зашумела вся бандура. Натурально чувствовал облучение. В грудь словно полезли сражающиеся войска.

– Дышите.

Будто монтёрские ледяные перчатки заползали по спине. Освободила наконец, сняла с дыбы.

– Теперь правую руку за голову. Круче, круче! Как будто пасуете назад баскетбол. Пасуйте, пасуйте! – Баскетболистка сама круто завернула руку баскетболисту, зафиксировала пас: – Вот так. Держите. Молодец!

Снова зашумела вся бандура и забесновались в груди войска. И всё оборвалось.

– Одевайтесь и ждите в вестибюле.

Баскетболистка, видимо, всю жизнь играла на распасовке – была не дылда, а среднего роста. Её сразу окружили. Она называла фамилии и отдавала заключения со словами «у вас всё в порядке».

Табашникова отвела в сторону:

– Почему вы скрыли, что болели плевритом?

– Я ничего не скрывал. У меня никто не спрашивал.

Рентгенолог рассматривала копию первого заключения, выданного пациенту полгода назад.

– Так. Гульдина постаралась, замазала всё. Ладно. Это наше. Когда у вас был плеврит?

Табашников сказал.

– У вас до сих пор не закрылась плевра справа. Почему вы курите?

Табак специально не курил перед рентгеном. Целых два часа. И то обнаружила. Начал что-то говорить. Больше всего боясь, что она теперь тормознёт со справкой. А там покатится всё назад как снежный ком. До самого Казахстана. А, доктор?

– Да вы не за ырвыпы свои бойтесь, не за ырвыпы, а за своё здоровье! Ведь всё может вернуться. При простуде. При гриппе. А вы всё продолжаете смолить. Голову-то включите, наконец. А? Ведь не мальчик.

На Табашникова смотрели сострадательные глаза. Глаза настоящего врача.

У Табака перехватило горло:

– Доктор, я… я…

Рентгенолог сказала, что справку «смягчит». Как и Гульдина. Чтобы не прицепились в комиссии. Но долго ещё наставляла неразумного, который бормотал только: «спасибо, доктор, спасибо». Благо голос её в гулком вестибюле отдавался один. Проходящие комиссию поварихи, учительницы и студенты все уже убежали.

Кто я ей? – всё терзал себе душу Табашников. – Жалкий пенсионерик. С жалкой баночкой-контейнером огибающий сейчас здание. Чтобы сдать в лабораторию жалкие свои харчки.

Все анализы и заключения ждал десять дней. Получил, наконец, в регистратуре кожно-венерологического. Из тубдиспансера тоже туда всё переслали. На заключении рентгенолога была чётко поставлена печать, в которой ясно читалось – «Врач-рентгенолог высшей категории Пономарёва В. Г.» И ниже – размашистая роспись.

Золотой ты врач, Пономарёва В. Г. Прямо хочется аккуратно свернуть твою справку и положить в какую-нибудь заветную шкатулку. И хранить её вечно.

Шёл. И опять пробивало, что называется, клеммы. И в носу, и глазах. Совсем испортил нервы. Плаксив стал, как баба.

4

В ФМС напротив 9-го кабинета в глубоком раздумье сидел белоголовый опрятный старичок лет семидесяти пяти. Скошенный подбородок задумчивого был вроде чашки, поднесённой к выпяченной губе.

– Вы давно тут сидите?

– Три месяца, – поднял глаза старик.

– Вы не поняли – сегодня, сегодня – давно? – громче спросил Табашников, подумав, что глухой.

– А, сегодня. – С чашечкой у губы посмотрел на запястье: – Да больше часа. А так – три месяца. И ещё два дня. На этом диванчике.

Табашников сел рядом. У него стаж «на этом диванчике» был гораздо больше. Целых семь месяцев.

Появилась Кугель. Как всегда, с папками. Открыла ключом дверь. Покосилась: «Зайдите, Парфентьев».

Парфентьев вскочил, но очень деликатно пошагал за женщиной в полицейской синей куртке с погонами. Пошагал с новой надеждой.

Минут десять за дверью бубнили.

Из кабинета Парфентьев выскочил неузнаваемым – разгневанным, растопыренным пауком с раскалёнными щеками! Тонко выкрикивал:

– Я покажу тебе, стерва! Я Путину буду писать! В Госдуму! В ваше поганое министерство!

Кугель захлопнула дверь. Парфентьев полез на дверь, замолотил кулачками:

– Я найду на тебя управу! Слышишь! Ты у меня попляшешь!