Перегон

— В каком четвертом, седьмом. Аккурат и в седьмой квартире, раздери ее качель!

— Да-а, — протянул Вадим и от радости выпил целую кружку. Пошло везение, теперь только не упустить, попридержать его, хотя бы на некоторое время, хотя бы на сегодня, чтоб с Митрошкой этой не сорвалось ничего.

А потом они о пустяках болтали. Михалыч разошелся, вспоминать детство принялся, юность нелегкую, войну, заплакал, кружку выронил, разбил…

Вадим вышел только через час.

Вышел, унося помойные, душные запахи пивнушки, непременные эти спутники любителей таких вот специфических заведений. Из хорошего бара пивного хлебный аромат свежего пива с собой уносишь, дымный запах шашлыка, приятное благоухание свежесваренных креветок, а отсюда вот только въедливый дым дешевых сигарет, тошнотворно-душноватые запашки подкисшего пива и копченой рыбки с «гнильцой». И долго еще прелести эти из твоей одежды выветриться не могут, крепко к ней пристают, мертво. Но разве такая мелочь, совсем безобидная, может сбить деловое твое настроение, когда все так благополучно складывается? Нет, конечно.

И вот Вадим снова у дома, снова ныряет в арку, торопливо пересекает двор…

А как в подъезд вошел, остановился, замерла нога на полушаге — он же ведь и не подумал, что бабке говорить будет, кем представится, а наобум, наудачу лезть глупо. Студентом представиться, ищущим квартиру? Ах, у вас занято? Посоветуйте тогда, к кому обратиться здесь поблизости, уж больно мне места эти нравятся… Можно и так, можно и так. Вполне пригодно. А как вести себя? Скромно, застенчиво или нагловато, разухабисто? Нагловато лучше, наверное. Разухабистые, развеселые, нагловатые меньше подозрений вызывают. Милиционеры-то они все серьезные, вдумчивые, во всяком случае, большинство именно так их представляет. Ну что, изготовился? Вдох глубокий, шумный энергичный, выдох — и вперед…

Дверь старая, одного возраста с домом, наверное, — неопределенного цвета краска давно уже облупилась, кое-где и просто отвалилась, внизу особенно, будто кто лежал под ней долго и скребся, скребся ногтями нестрижеными. Хрипловато тренькнул звонок, ответили на него мигом, гаркнули так же хрипло, только пониже тоном: «Счас!» Голос женский, бабкин, наверное. А если еще кто в квартире есть? Да ничего страшного. Ищу квартиру, и все тут.

И в мгновение ожгло Вадима страхом. А если там белобрысый или тот, в кепочке, что к Можейкиной возле дома приставал и за которым Вадим гнался? Но щелкнул замок, стала дверь приоткрываться понемногу, и отступать было уже поздно. С невероятным усилием выдавил Вадим из себя эдакую шалую, пьяноватую улыбочку, машинально ключи от дома с большим автомобильным брелком достал, стал поигрывать ими, чтобы руки успокоились, чтобы дрожь в них прошла. Блеснули в темном проеме настороженные глаза. Потом дверь открылась шире, и предстала перед Вадимом костлявая старуха лет семидесяти, а может, и восьмидесяти, а может, и девяноста, с большим, крепко поджатым ртом, с носиком коротким, остреньким, с глазами-кругляшками цепкими, спокойными. Застиранное платьице из сатина сидело на ее худосочных плечах неуклюже, как на вешалке.

Глянула она ему в глаза пристально, изучающе, потом с ног до головы взглядом окинула и опять в глаза уперлась. Льдистый был у нее взгляд, нехороший. Но вот глаза подобрели (с чего бы это?), усмешка в них появилась. Кивнула она на ключи, спросила надтреснутым, прокуренным — показалось даже, что дымок легкий из рта повалил — голосом:

— А че не Витька приехал?

Стоп! Его за кого-то приняли, за кого-то своего, но незнакомого. Осторожно! Соберись! Пока он старательно прикидывал, что ответить, бабка сама за него уже все решила.

— Не его смена, что ль? Сменщик ты его, что ль?

— Сменщик я его, бабуль, сменщик, — весело ответил Вадим. — Корешки мы с ним закадычные, из одной миски, бывало, хавали…

— Это где же это? — подозрительно спросила старуха.

— Есть места, бабуль, лучше не знать, — беззаботно заметил Вадим.

— Ну-ну, — прохрипела Митрошка. — Заходи, коли так. — И пошла сама в глубь квартиры, ворча на ходу.

— Эх, фраерки захарчеванные, присылают незнамо кого, молодые, НКВД на них нету…

Ну прямо как в кино — и старуха необычайно колоритная, и квартира у нее, больше на «малину» смахивающая, чем на обитель престарелого человека. Правда, на «малину» нынешнюю, не двадцатых годов, потому что обои здесь были импортные, обстановка — даже в прихожей — тоже импортная, изящная. Но что-то здесь не так было, не обжито как-то, временно, словно с минуты на минуту приедут грузчики и снесут всю мебелишку в свой большой специальный автомобиль…

— Что это ты, бабулька, там про энкэвэдэ чирикнула, не накаркай беды-то. — Вадим сам себе удивился: откуда же слова-то такие находятся, как в книжках про уголовников, смешно, право слово. Ощущение — будто все это не на самом деле происходит, а понарошку, во сне…

Митрошка остановилась на пороге кухни, обернулась медленно, задумчиво уставилась на Вадима и спросила, сузив глаза:

— А чей-то ты так быстро прискакал, ведь Леонид минут десять как звонил, а ты уже здесь? Как это я не сообразила…