Перегрин

Улица, ведущая от дальних ворот до выходящих к морю, шириной метров пять. Остальные уже, только чтобы две арбы разъехались. Дворы открытые, никаких заборов, только загородки для овец и коз. Дома из плохо обработанного камня, скрепленного раствором. Одни очаг во дворе под навесом, другой в доме. Топят по-черному, дым выходит через отверстие в стене. Планировка домов однотипная: комната-кухня и светелка. Пол глиняный, а у очага выложен галькой. Мебели практически никакой, лишь топчаны и сундук, в котором нехитрое барахлишко. Впрочем, из некоторых домов римские солдаты выносят и складывают у ворот, чтобы потом погрузить на телеги и отвезти к либурнам, рулоны дорогих тканей, серебряную и бронзовую посуду, расписные амфоры… Наверное, это часть добычи, захваченной на купеческой галере.

Всех уцелевших жителей согнали на берег моря. Мужчины, человек тридцать, стоят отдельно и на коленях. Сомневаюсь, что все они пираты, но будут объявлены таковыми и послужат спуску на воду новых римских судов. Женщин и детей сотни четыре. Этих продадим в рабство. Часть женщин прямо на берегу моря разводит костры, чтобы зажарить коз и баранов, захваченных в деревне. Гнать мелкий скот до ближайшего города трудно, хлопотно, съедим здесь. Погоним только лошадей и волов, нагруженных добычей, чтобы вместе с ней и продать.

Ко мне подходит центурион Фест Икций. Он доволен исходом операции.

— Одиннадцать человек погибло со всех судов и раненых в два раза больше. Думал, потери будут существеннее, — сообщает он. — Зато добычу взяли хорошую!

Я киваю, соглашаясь, хотя постеснялся бы считать такую мелочь хорошей добычей. Если бы рассказал центуриону, сколько захватывал в Центральной Америке, он счел бы меня беспардонным хвастуном.

— Обе либурны можно объявить пиратскими, — подсказываю я.

— Тоже так подумал, — сказал Фест Икций и добавил как бы шутливо: — За захват трех либурн триумф, конечно, не назначат, но наградить должны щедро!

Что хорошо у римлян — не скупятся на награды. Считают, что лучше воздать десятерым непричастным, чем обидеть одного героя.

40

В Мизен мы вернулись героями. Разбогатевшими героями. Моя доля составила почти две тысячи сестерциев. Еще что-то должен получить за три пиратские либурны и пленных морских разбойников, которых мы доставили сюда. Все три судна сразу зачислили в состав флота и поставили на переделку, намереваясь сделать сплошную главную палубу и установить на баке катапульту. Увеличение флота предполагало подвижки по служебной лестнице. Об одной передвижке я узнал от центуриона Феста Икция.

— Меня собираются перевести на трирему. Хочу забрать тебя с собой, — сообщил он.

— Мне тоже нравится служить с тобой, но хотелось бы тоже получить повышение. Не порекомендуешь меня в кормчие какой-либо из захваченных либурн? Вряд ли они найдут другого такого опытного, — сказал я, потому что мое двойное жалованье было в разы меньше, чем получал кормчий.

Центурион гмыкнул, явно огорченный моим отказом, потом согласился:

— Ладно, поговорю с командиром базы. Для общего дела лучше, если либурной будешь управлять ты, а не такие, как Сафон.

У него не сложились отношения с кормчим «Стремительной». Они не враждовали открыто, но за спиной отзывались друг о друге пренебрежительно: кормчий считал центуриона никудышным моряком, а центурион кормчего — трусом.

Вопрос решился без помощи Феста Икция и немного по-другому. Меня вызвал командир базы Гней Ноний. Он относился к известному плебейскому роды, но внешность имел абсолютно неримскую — круглое лицо с мелкими чертами. Маленькие глаза, нос-кнопка и тонкие бледные губы буквально терялись на обширном красноватом круге, казались комками грязи, которую позабыли смыть. Зато голос имел под стать площади лица — зычный, раскатистый. Подозреваю, что должность эту получил, лишь благодаря голосу.

— Из Рима пришел приказ. В награду за доблестную службу тебя досрочно дали гражданство Римской республики. Отныне ты полноправный гражданин, а не перегрин! — торжественно объявил Гней Ноний.

— Благодарю! — искренне произнес я.

— С сегодняшнего дня ты можешь покинуть службу, жениться и вести любые дела достойные гражданина Республики, — продолжил командир базы. — Если захочешь остаться, для тебя есть место центуриона на триреме. Для начинающего — очень даже хорошее место. У тебя, парень, видать, важные покровители в Риме.

Покровительствовать в Риме мне мог только Гай Публий Минуций, но не думаю, что за те несколько месяцев, что мы не виделись, он поднялся выше опциона. Оставалась еще его мать Цецилия, которая вряд ли стала бы хлопотать за того, кто умыкнул у нее девицу.

— Пойдешь центурионом на трирему «Беспощадная»? — спросил Гней Ноний.