Перегруженный ковчег. Гончие Бафута. Зоопарк в моем багаже

К сожалению, она плохо закрыла дверь, в чем скоро и убедилась. Георгина в жизни еще не видела, как купаются люди, – разве можно упустить такой случай! Она всем телом налегла на дверь и распахнула ее. Софи оказалась в затруднительном положении. Выкарабкаться из таза и закрыть дверь – дело нелегкое, но и лежать с открытой дверью нельзя. С великим трудом она дотянулась до одежды, которую, к счастью, положила достаточно близко. Георгина тотчас решила, что это начало новой многообещающей игры, прыгнула вперед, схватила одежду Софи, прижала ее к своей волосатой груди и выбежала с добычей наружу. Осталось только полотенце. Выкарабкавшись из таза, Софи кое-как задрапировалась и, проверив, нет ли кого поблизости, рискнула выйти, чтобы попытаться вернуть свое имущество. Видя, что Софи вошла во вкус игры, Георгина что-то радостно прощебетала, ловко увернулась от нее, бросилась обратно в ванную и живо сунула одежду в воду. Истолковав вырвавшийся у Софи крик ужаса как одобрение, она положила на воду банку с сигаретами – видно, хотела проверить, будет ли она плавать. Банка пошла ко дну, а сорок с лишним раскисших сигарет всплыли на поверхность. Но Георгина ни перед чем не останавливалась, чтобы доставить удовольствие Софи. Она вылила воду из таза. Привлеченный шумом, я подоспел в ту минуту, когда Георгина легко прыгнула в таз и принялась подскакивать на одежде и размокших сигаретах, совсем как винодел, который топчет кисти винограда. Пока я выдворял разыгравшегося бабуина и добывал для Софи новую воду, сигареты и одежду, обед совсем остыл. Да, благодаря Георгине вечер прошел очень весело…

Однако из всех обезьян особенно много радости и веселья вносили в нашу жизнь, пожалуй, человекообразные. Первым мы приобрели малыша мужского пола. Он прибыл как-то утром, возлежа на руках у одного охотника. На морщинистой мордочке детеныша было такое насмешливо-высокомерное выражение, будто он возомнил себя этаким восточным вельможей и нанял охотника, чтобы тот его носил. Пока мы с охотником торговались, малыш спокойно сидел на крыльце рестхауза, глядя на нас полными презрения умными карими глазами, словно все эти мелочные пререкания из-за денег могли вызвать только крайнее отвращение у шимпанзе с таким происхождением и воспитанием. Когда сделка состоялась и презренный металл перешел из рук в руки, этот обезьяний аристократ снисходительно взял меня за палец и вошел в нашу гостиную, глядя по сторонам с плохо скрываемым омерзением, – ну прямо герцог, который решил во что бы то ни стало быть демократичным и удостоил своим посещением кухню больного вассала. Сев на стол, он принял наше скромное подношение – банан – с таким видом, словно ему давно опостылели все эти почести, которыми его осыпают со дня рождения. Мы тут же решили дать ему имя, достойное столь высокородного примата, и окрестили его Чолмондели Сен-Джон или, с поправкой на произношение, Чамли Синджен. Потом, когда мы познакомились ближе, он позволил нам называть его запросто – Чам. В минуты натянутых отношений Чам превращался в «паршивую обезьяну», но, произнося эти слова, мы всегда чувствовали себя повинными в оскорблении Величества.

Мы сделали для Чамли клетку (против чего он решительно возражал) и выпускали его только в строго определенные часы, когда было кому присмотреть за ним. Так, утром он вместе со слугой, который разносил чай, входил к нам в спальню, галопом пересекал комнату и прыгал ко мне в кровать. Торопливо чмокал меня влажными губами в знак приветствия, потом, кряхтя и восклицая «ах, ах!», наблюдал, как ставят на место поднос с чаем, и проверял, не забыта ли его большая кружка (оловянная, чтобы долго служила). После этого он ждал, не спуская с меня глаз, пока я наполнял кружку молоком, чаем и сахаром (пять ложек). Дрожащими от волнения руками принимал ее от меня, подносил к губам и принимался пить с таким звуком, с каким вытекает последняя вода из большой ванны. Ни разу не останавливаясь, чтобы передохнуть, он все выше и выше поднимал кружку, пока она совсем не опрокидывалась ему на лицо. После этого наступал долгий перерыв – Чамли ждал, когда в его открытый рот соскользнет такой вкусный полурастаявший сахар. Удостоверившись, что на дне ничего не осталось, Чамли глубоко вздыхал, задумчиво рыгал и возвращал мне свою кружку, смутно надеясь, что я наполню ее снова. Убедившись в тщетности своей надежды, он смотрел, как я пью чай, а затем начинал меня развлекать.