Переяславская Рада (Том 1)

В глазах воеводы горят зловещие огоньки. Перед глазами маячат стены московского Кремля, падают кремлевские башни, реками льется кровь, а в Варшаве играет музыка, и на Вавеле, в Кракове, в древней столице королей польских, гремят салюты в честь спасителя королевства, воеводы Адама Киселя, и сам папа римский шлет ему свое благословение, и король жалует ему высокие награды и титул князя Речи Посполитой...

...Темная ночь сторожит за окнами. Ветер дергает ставни. В Чигирин посланы верные люди, – размышляет воевода. Прежде всего – покончить с ненавистным Капустой. Тогда сразу легче будет руками полковников накинуть петлю на шею Хмельницкого.

– Боже, надоумь, боже, благослови! – шепчет Адам Кисель. И он видит, как издыхает на колу своевольный гетман Богдан Хмельницкий. Хитро сплетена паутина. Еще немного времени – и крепкие сети опутают вожаков Украины.

Воевода уверен в этом. Теперь он думает об одном: дождаться бы этого.

Дожить. Хорошо им там, в Варшаве, посылать приказы, требовать, покрикивать. А попробовали бы сами сидеть тут, в пасти зверя! В самом пекле! Что бы тогда запели? Знают ли, сколько часов стоял под образами Адам Кисель? Сколько часов молил он смерти для Хмельницкого? Кто знает, сколько часов вымаливал он у бога благословение тем, кто по его приказу понес смерть Капусте, Богуну, Нечаю, Суличичу; тем, кто должен был надоумить Хмельницкого поднять руку на Москву вместе с татарами, чтобы затем Польша могла одним ударом расправиться и с ним, и с Москвой.

Усталый, ложится воевода на жесткую постель, закрывает глаза и пробует уснуть. Но сон бежит от него. Из темноты возникает лицо немецкого негоцианта Вальтера Функе.

...День был хмурый. Туман с Днепра плыл низко над крышами домов.

Воевода Адам Кисель диктовал письмо к гетману Хмельницкому. В письме было много слов о рыцарстве и высоком благородстве гетмана, о том, что он должен быть верным слугой Речи Посполитой. Все это было вначале. Голос воеводы стал льстивым, когда он, закрыв глаза, диктовал писцу:

– "Еще раз напоминаю тебе, гетман, что срок подачи реестров давно прошел и его королевское величество неоднократно спрашивал: когда же гетман подаст реестры? Промедление в этом важном деле вызывает недовольство твоей особой и дает право кое-кому делать тебе обидные упреки и подозревать в нежелании быть верным слугой его королевского величества.

Точно так же сейм недоволен многочисленными нарушениями установленных рубежей и нападениями казацкого войска на маетности подданных короля.

Смута стоит во многих местах, и законных владетелей маетков казаки и посполитые не пускают в их имения. Твоим универсалам, гетман, они не подчиняются, и разбою нет конца. Наслышаны в Варшаве, что ты, гетман, замыслил податься под руку московского царя. Эти слухи вызвали беспокойство, и там ожидают твоих пояснений..."

Закончив диктовать письмо Хмельницкому, воевода отпустил писца и сел за стол. Теперь надо было написать королю Яну-Казимиру. Нелегко Киселю писать это письмо. Тяжело вздыхая, шевелил пересохшими губами и старательно выводил на пергаменте слова, исполненные глубокого уважения к ясновельможному королю Речи Посполитой. Не к чему было скрывать от его ясновельможности те беды, которые постигли теперь воеводу и всю верную ему шляхту. Итак, воевода писал:

"Хмельницкому, ваша милость, не верьте. Все письма его – один обман, каждое слово дышит не правдой, и ненависть его к вам и ко всей шляхте безмерна. Он все больше и больше склоняется в сторону царя московского и шлет туда своих послов. Перехвачены мною письма от воеводы путивльского Протасова к Капусте, и из этих писем видно, что московиты готовы дать помощь здрайце Хмельницкому и выжидают только удобного момента, чтобы с вами, ваша ясновельможность, милостивый мой повелитель, мир нарушить, а пока что выигрывают время для подготовки войска. Уведомляю также вашу королевскую милость, моего милостивого господина, что чернь на Украине прибегает к разным способам, лишь бы избежать подчинения своим панам.