Переход

Улыбнулся воспоминаниям и, повернувшись на бок, прикрыл глаза. К журчанию и вздохам реки он уже привык и новый звук наверняка не пропустит.

Спустя какое-то время усталость взяла свое, и Юрка стал дремать.

Чтобы окончательно не заснуть, он улегся хитро: перед провалом в сон рука падает с туловища – и он просыпается.

Хороший навык. Тело отдыхает, прикемариваешь, но тем не менее продолжаешь слушать окружающее пространство…

Зашумели вершины деревьев. Это ветерок-бродяга несется на свободу, к байкальским просторам.

И нет ему дела до гостя незваного – дальше, к выходу из долины, летит… А там еще идут трое, вверх шагают по речке. Устали, особенно один сильно замаялся, даром что большой.

А темнота поднимается. Вытесняет свет дневной – толкает наверх из ущелья. Торопит. Скоро уже кусты зверями казаться будут. Тяжело идут людишки, обреченно.

Порх! Полетел ветерок над рощей тополиной теребить пушистые кроны.

Гнутся макушки. Дрожит листва. Сверкает белым с тыльной стороны.

Створ утесов, на щипцы похожий, все ближе. Хлоп мимо них, края обвеял порывом – и на простор!

Над мысом травянистым летит. Трепещут эдельвейсы, кивают вслед.

Хорошо быть ветром – красоту ворошить и по камням ног не ломать.

На то он и властитель, чтобы миловать или казнить. На Байкале только попадись, когда ветер силы набрал – несдобровать.

Метнулся над рыбацкой избушкой. Разогнал дымок над крышей.

О «конек» стукнулся, обежал его ручейком.

Собрался с силами и по воде, затихшей к вечеру, ударил. Пролетел сотню метров да и растворился-замер-рассыпался. Успокоился в вечерней тиши…

Юркина рука в очередной раз упала и больно ударилась костяшками о камень.

Шевельнулся-сел и поднял тучу вечернего комарья вперемешку с мошкарой.

ЗЗЗЗЗЗЗУУУУУУУУССССС!

Махнул руками. Потянулся раз-другой. Присел-послушал. Вроде тихо, но что-то в окружающих звуках изменилось. Новый тембр закрался в «оркестр» Рытого. Какова природа его – неясно, но что новый – это точно.

Тут вдруг еще один звук возник и еще. Металл о камень ударил. Идут! Они! Начинающий темнеть воздух ожил какофонией звуков.

Несколько человек шагают. Уставшие. Груженые. Молчат.

Воздух и пространство изогнулись. Юрка начинал охоту «с подхода». Этот фокус охотничий – высший пилотаж. Суровое единоборство со зверем. Шаг на местности – пойди угадай – не медленный и не шумный. С ветром не ошибись. Зато интересней намного, хотя и опасней. Ни «загон», ни «рёв», ни «солонцы»[35] с ним не сравнятся.

На человека охотиться проще. Не одарил его Господь слухом звериным или чутьем, а позже он и то, что имел, растерял. Суровая плата за достижения цивилизации.

К любому можно вплотную подобраться, а тот и не заметит: слепая животина человек. Правда, взор чужой или присутствие чует иной раз, но тут уж сам не зевай. Подолгу не смотри – скользни взглядом и мыслям с эмоциями воли не давай.

Эти навыки Юрка еще с браконьерства имеет – не раз на него самого охотились в прошлой жизни.

Вспомнил, как с Ромахой-покойничком под нарами в зимовье сидели, дровами прикрываясь.

Тюкнуло тогда в лесу что-то, и старший в секунду оторвал две палки от лежака. Швырнул в сумрак полусонного Юрку, подал ружья, мясо убитой косули, бутор и сам нырнул. Снизу на жерди кинул огрызок веревки и закрепил.

Шаги приближались к зимовью. Прошептал Ромаха: «Лежи, Юрбан. Не думай ни о чем и не смотри никуда. Растворяйся…»

Просительные нотки жесткого учителя удивили Юрку, и старался он тогда изо всех сил. Лежал, растворялся, ничего ни слышать не хотел, ни видеть и не думал ни о чем.

Зашли охотоведы и стали по полкам шарить. Подергали палки на нарах, заглянули под низ, но увидели лишь запасенные дрова.

Один закурил, второй на пороге остался.

– Как будто пять минут назад здесь были. Воздух еще мясом пахнет, а нету, – басил незнакомый голос.

– Я г-говорил, собаку надо б-брать, – шипел, заикаясь, самый злобный егерь района по кличке Елец. – С-сейчас хоть сам нюхай. Пошли п-помалу. По крайней мере, не соврал Е-е-рофей: были они в-в этой стороне.

Ромаха и Юрка действительно растворились, стали частью зимовья.

Дневной свет, пробиваясь через щели лежака, неприятно щекотал пацану ноздри. В ухо впился острый сучок полена, к тому же сильно хотелось вытянуть ноги. Но Ромахин совет помогал.

Гнал от себя Юрка любые мысли. Глаза жмурил. Растворялся. Терпел.

Когда охотоведы ушли, Ромаха шевельнулся:

– Разомнись, пока нету их. Лежать еще час будем. Вдруг вернутся…

Прав оказался. Спустя минут сорок шаги снова приблизились. Скрипнула дверь.

– Ромаха, в-вылазь! – с хохотом крикнул в зимовье Елец. – Н-нашли тебя…

Ромаха сжал Юркино запястье.

«Растворяться», – вспомнил он и закрыл глаза.

Когда наконец-то выбрались из-под нар, Ромаха ничего не сказал, но видно было: учеником доволен.

Юрка слушал невнятный говор пришельцев, прочие звуки и понимал из него: разгрузились они возле розового камня, а кто-то один дальше пошел.

«Сейчас до „стрелки“ дошагает, – прикинул он, – и поймет, что второго этапа разом не взять. Значит, ночлег?»