Переход хода

И поэтому нет ничего удивительного в том, что, перейдя в наступление в августе двадцать второго года, турки наголову разбили греков, второго сентября взяли в плен греческого главнокомандующего Трикуписа с его штабом, а девятого сентября вернули под турецкий флаг последний крупный город континентальной Турции, остававшийся под греческой оккупацией — Измир, с взятия которого греками, собственно, и началась та война. Турки, помниться, трое суток резали и грабили греческую часть Измира — за что по сей день греками (а заододно и евреями, кстати, тоже круто пострадавшими в ту заваруху) искренне ненавидимы. Измир — это ведь Смирна, бывшая греческой со времен античности…. Да, места исторические. И Михаил Васильевич Фрунзе здесь сумел отличиться — впрочем, он везде был молоток. Если бы его в двадцать пятом году неумелая рука хирурга (неумелая или всё же чересчур умелая? Сие остаётся исторической загадкой, хотя Иосифу Виссарионычу, на какого смерть Фрунзе иные борзописцы вешают, гибель его была совсем не с руки) не отправила на тот свет — он был ещё много где успел бы отличится. Среднюю Азию он вернул под сень двуглаво… тьфу, под серп и молот? Он. Ежели бы не его ловкость в Хиве и Бухаре64 — ещё неизвестно, где бы легла южная граница Союза. Да и в Бальджуане мутная история с Энвер-пашой65 — не без товарища Фрунзе произошла. Так и с Кемалем — ежели бы не поддержка Михаила Васильевича, то ещё очень бабушка надвое сказала, когда б Кемаль свою революцию закончил бы…

Да, места исторические. Вот только жаль, что сегодня мы до Каппадокии не доберемся. Ладно, может быть, завтра будет время чуть-чуть отвернуть от маршрута и хотя бы мельком, но взглянуть на легендарную Ихлару (по шоссе Конья-Аксарай-Невшехир, примерно в двадцати километрах за Аксараем), где, по рассказам бывшей там в туристической поездке Герды, прямо посреди мирной деревни начинается ТАКОЕ! Она там была году где-то в девяносто шестом, и рассказывала с ужасом и трепетом о каменном узком и длинном колодце, тянущемся почти на шестнадцать вёрст, и куда можно спуститься по многопролетной, где-то в пятьдесят этажей, металлической лестнице в триста восемьдесят с чем-то ступеней. Увидеть бы самому, воочию, это чудо!

Впрочем, если на это будет время. В конце концов, он тут не как праздный турист — он здесь совсем по другим делам…

***

То, что на турецком этапе операции "Полонез" они практически целиком и полностью положились на курдскую мафию — было и хорошо, и плохо. Хорошо — тем, что утечка информации в такой ситуации — вещь практически невозможная; о том, что именно находится в ящиках, знает только один Туфан Сарыгюль (Одиссей сообщил, что посчитал необходимым, для пользы дела, сообщить тому свои предположения о содержимом ящиков и их конечном получателе). О том, что оный Сарыгюль отправляет в Ирак какую-то контрабанду — знают только трое хозяев фирмы "Идиль Эндюстри Тесислери Ималят"; ни о характере контрабанды, ни о получателе её они абсолютно не в курсе. Водитель грузовика знает только то, что груз надо доставить до границы (и далее, куда скажет господин Сарыгюль) в целости и сохранности, и за безопасность оного груза он отвечает головой…. Это всё хорошо.

Плохо, что теперь груз находится в руках курдов целиком и полностью. Отгрузил его курд Туфан Сарыгюль в Стамбуле, примут курды генерала Третьякова в Силопи, довезут до курдов неизвестного происхождения под Киркук — а вот передадут ли товар все эти курды, в конце концов, тем, кому он по-настоящему крайне необходим? Ведь торговая нация, что б там ни говорили…. Могут и зажуковать груз, это им в данной ситуации — раз плюнуть. И концов будет не найти. Плюс к этому — даже если и будет известен крайний, достать его и решительно покритиковать (дабы оный деятель более мошенничать не мог физически, ввиду наличия травм, несовместимых с жизнью) вряд ли удастся. Нет, надо идти к генералу!

Левченко решительно вышел из-за стола — и тут на пороге его кабинета появился сам Калюжный. Вот и не верь после этого в телепатию!

— Ко мне собрался? — Генерал улыбнулся.

— Так точно. Думаю я тут над одной проблемкой, и чем дальше думаю, тем мне она кажется всё серьезней и серьезней.

— Об чём же у тебя, Дмитрий Евгеньевич, голова нонче болит?

— А вы не знаете, можно подумать…

Калюжный кивнул.

— Знаю. Почему к тебе и спустился. Садись, погутарим, о делах наших скорбных побалакаем, как тот Горбатый говорил. Бо и у меня что-то на душе неспокойствие какое-то наблюдается…

Левченко, почесав затылок, спросил:

— Тогда, может, чаю?

— Давай, не откажусь.

Левченко нажал кнопку на селекторе, произнёс негромко:

— Валера, сделай нам с командиром чайничек чёрного, с бергамотом, и лимончик порежь. — И, повернувшись к Калюжному, спросил: — Чёрный?

Тот кивнул.

— Чёрный так чёрный. — А затем, едва заметно улыбнувшись, добавил чуть иронично: — Ты, я смотрю, так и не научился сам заваривать, на Валеру надеешься.

Левченко развёл руками.

— Ну не всем же дано это мастерство! Вашего уровня мне всё равно не достичь, а Валера, худо-бедно, но всё ж в Юннани этой три года прожил…