Переход хода

— И, тем не менее — я считаю преждевременным приказ о ликвидации груза. Вы можете связаться с Хаджефом?

Генерал отрицательно покачал головой.

— Он сейчас вне зоны доступа. Будет только в шесть утра.

— То есть мы пока не знаем, как разворачиваются события. Правильно я понимаю?

— Правильно понимаешь.

— А раз мы не обладаем всей полнотой информации — мы не можем решать за Одиссея и его курда.

Генерал раздражённо махнул рукой.

— Ерунду ты говоришь, Дмитрий Евгеньевич! Что они, за эти четыре часа создадут дирижабль и на нём груз прямо до Эрбиля доставят? Нет у них сейчас никакой возможности груз спасти, нету! Есть возможность людей вывести из-под удара — так хоть это сделать надо. — А затем, чуть поостыв, добавил: — У тебя есть резервный канал связи с Одиссеем?

— Есть, как не быть. У меня есть его номер мобильного турецкого. Но это…

Генерал кивнул.

— Понимаю. Звонок из-за границы абоненту, находящемуся у иракского рубежа…

— Так точно. Звонок тут же обозначат, как подозрительный, и внимательно послушают, кто, что и кому говорит. Но на крайний случай, конечно, можно его использовать.

— Я считаю, что этот крайний случай наступил. Звони Одиссею и приказывай сворачивать шарманку. Пусть они с этим курдом ставят заряд, и как только машина с нашим грузом от границы чуток отъедет — пусть рвут, помолясь. Других вариантов я не вижу.

— Максим Владимирович…

— Это приказ, подполковник. Надеюсь, здесь никому не надо разъяснять, что такое "приказ"? — В голосе генерала явственно зазвенела сталь.

Левченко встал, прокашлялся и ответил:

— Никак нет. Сейчас позвоню Одиссею и прикажу ввести в дело вариант Б.

Генерал вздохнул.

— Дмитрий Евгеньевич, мне и самому такой приказ отдавать тяжко. Но иного выхода я не вижу. Сохраним оперативную группу — найдем возможность доставки железа ещё раз. А это…. Этот рейс приказываю считать учебным. — Калюжный затушил догоревший до самого фильтра "честерфилд", и добавил: — Да, ещё; ты там Одиссею напомни, пусть перед взрывом хоть номера с этого грузовика снимут, всё американцам больше проблем…

***

Мда-а-а, крещенская ночь в иракской полупустыне (которая таковой числилась только на карте, будучи, на взгляд Одиссея, пустыннее любой самой жуткой Сахары) — это уже перебор, сюрреализм какой-то…. Кто бы мог подумать, что Крещенье он будет встречать в этой глухомани! Впрочем, и здесь, если подумать, есть чему подивиться. Пустыня — она ведь только на первый взгляд кажется мёртвыми грудами камня и песка. А если приглядеться, а тем более — прислушаться…. Ночь в пустыне необыкновенно таинственна! Чернильно-чёрный мрак вокруг и миллионы ярких, много ярче, чем дома, удивительных звёзд, до многих из которых можно, кажется, дотянуться рукой. Приятная свежесть ночного ветерка (здешние жители кутаются от него в шерстяные одеяла, чудаки!), настороженная звонкая тишина окружающего мира, редкие шорохи, иногда — пронзительно громкие крики каких-то ночных птиц…. Каждый проезжающий мимо грузовик на две-три минуты прорезает окружающую таинственную тьму мертвенно-бледным светом своих фар и разрушает волшебную тишину ночи вульгарным рёвом своего дизеля — но затем тьма смыкается за его габаритными огнями, и вновь на пустыню опускается покрывало тревожной тишины.

Одиссей сидел на ещё теплом от дневного солнечного света валуне, и время от времени подбрасывал в разведенный им костерок кусочки картона от ящика, в котором хозяйственный Туфан возил палатку (взятую с собой на всякий случай); теперь палатка в свёрнутом виде лежала в багажнике, а картонный ящик, уже наполовину оборванный, сиротливо жался к колёсам "рено". Нужды в костре не было, но Одиссей решил его всё же развести — он любил смотреть на пляшущие язычки огня, да и до прибытия Хаджефа требовалось себя хоть чем-то занять. А живой огонь — как известно, зрелище бесконечное…

Ну вот, похоже, и всё. Сколько верёвочке ни виться, а конец всё равно найдется…. Жаль, конечно — да что делать? Когда-то каждому приходится делать это — и ему, если посмотреть без лишних эмоций, ещё изрядно повезло — всё ж он сам выбрал свои врата вечности…. Только бы Хаджеф не оплошал, не подвёл бы в последнюю минуту — хотя, судя по всему, мужик он сурьезный, за слова отвечать приучен….

Последние часы перед уходом…. Увидеть бы ещё напоследок маму, Герди, детей…. Родной городок на Полесье, школу, в которой учился, друзей, с которыми так редко виделся в последние годы — да и как? То в бегах, то в розыске, то под чужими фамилиями…. Хорошо хоть, мать подполковник в прошлом году умудрился привезти, повидались….

Костерок начал угасать — и Одиссей тут же подбросил в мерцающее пламя несколько листов плотного картона, а сверху — десяток сухих веточек здешней колючки — гореть, может, шибко и не будет, а всё ж пища для костра.