Ответ старого солдата был настолько неожиданным, что Константин Петрович не поверил собственным ушам. Но, взглянув в ожесточившееся лицо Тихомирова, за спиной которого встали два угрюмых апшеронца, заподозрил неладное. Однако ничего не успел сделать, как сильные руки ухватили его за пояс.
— Вяжи его величество, робяты!
— Будущее России в наших руках, сын, и мы должны его делать таким, чтобы империя просуществовала долгие века, а ее здание почти не требовало ремонта. Так, косметические работы, никак не больше — покраска, штукатурка и прочие мелочи. Но фундамент, стены, перекрытия, все должно быть монолитным, на долгие века!
Петр подошел к окну, посмотрел, как по Дворцовой набережной метет поземка. Зима в Петербург, в этот вечно сырой город, пришла очень рано. Свинцовые воды Невы текли все медленнее, уже скованные у берегов тонким панцирем льда. Поземка продолжала кружить по набережной, бросая хлопья снега на проносившиеся мимо экипажи.
Серо, сумрачно, противно!
Даже золотой шпиль величественного собора Петропавловской крепости потускнел и больше всего сейчас напоминал заржавленный штык, воткнутый в грязное тесто.
— Да, подговорил черт императора Петра Алексеевича построить свою столицу на чухонском болоте!
Именно в такие горькие минуты Петр воспринимал Петербург как огромный некрополь, предназначенный только лишь для одного — оттенять своим пышным великолепием место упокоения первого русского императора, благодаря которому город и появился на свет.
Это ведь творение не только рук «царя-плотника», но и его духа — для глаз торжественное, а вот для души страшноватое, если не сказать крепче, уж больно крови и пота много пролито, и человеческих жизней загублено — «город на костях», как в сердцах о нем сказано.
— Отец, почему ты не хочешь раздвинуть пределы империи? Ведь для этого сейчас есть все возможности!
Александр был еще слаб от перенесенной болезни, сейчас лежал в кровати, прикрытый теплым пушистым пледом.
Два месяца назад он приехал из Берлина, где весь июль провел в мучениях. Хорошо, что поляк оказался никудышным стрелком и не угодил в живот или сердце, ведь с трех шагов труднее не попасть в жертву, чем промахнуться. Так что, можно сказать, откровенно повезло!
Да и стреляли, слава Богу, не из револьвера, а допотопного кремниевого дуэльного пистолета, гладкоствольного к тому же, и, следовательно, слабого, а потому семилинейная пуля только продавила поддетый под мундир легкий панцирь, сломала три ребра и зацепила легкое.
В общем, не будь защиты, смерть была бы неизбежна; используй поляк револьвер, итог был бы тот же — пуля из него тяжелую кирасу влет пробивает, правда, только в упор, так и убивец стрелял в него не с трех саженей — были видны даже капельки пота на его лице.
Но травма оказалась достаточно серьезной и очень долго причиняла ему страдания. Только сейчас, почти пять месяцев спустя, Александр чувствовал себя относительно хорошо, и если не навалившаяся внезапно простуда, то было бы совсем прекрасно.
— Скажи, Саша, строя большое монументальное здание, строитель будет использовать вместе с кирпичами соломенные саманы из навоза и грязи, какие обычно делают в Малороссии? Или даже вообще одну только глину с ивовыми прутьями плетней? Из такого материала можно возвести стены халупы, но как с дворцом?!
— Нет, отец.
Александр чуточку улыбнулся, показывая, что шутку понял. Но только ее часть, ибо известно, что в каждой шутке есть только ее доля, но никак не больше.
— Вот так и мы сейчас держимся на трех китах — за Веру, Царя и Отечество! Можем опираться только на православные единоутробные народы, связанные с нами не только по крови, как, например, болгары и те же сербы, но и по вере, как греки, румыны или грузины. Да те же палестинские христиане, друзы или копты, многие из которых продолжают держаться древней веры, что очень близка нам, а не католикам с лютеранами…
— Но ведь наши башкиры и татары — мусульмане, но служат тебе не менее истово и честно!
— Они служат Царю и Отечеству, сын мой. А это не менее важная опора, чем вера! Вот возьмем, к примеру, поляков. Могут ли они быть нормальными верноподданными? К вере нашей относятся враждебно, в лучшем случае считая православных диссидентами, а в худшем схизматиками. Про отечество наше не говорю — Червонную, Черную, Белую и Малую Русь они кровью постоянно заливали по самую макушку. Даже до нашей Великой Руси добрались, народ по сей день помнит Смуту! Про «царя» и говорить не приходится, я для них давно жупел! Да и любой из вас, Саша, что ты, что твои братья, для них «красным зверем» служите.
— Это точно! — пробурчал Александр, поглаживая ладонью раненый бок. — Надеюсь, брат Фридрих им хорошую баню устроил!
— Пшеки!
Губы Петра презрительно скривились, так он иногда называл поляков за их постоянное «пшепрашам».
— Они сейчас толпами бегут в Краков, под руку Австрии! Кое-кто даже за Буг, к нам, изъявляя полную готовность даже перекреститься, лишь бы не онемечиваться. Лютуют тевтоны дюже! Словно фашисты…