Переходники и другие тревожные истории (ЛП)

Это было безнадёжно. Ещё несколько раз за поездку я пытался поговорить с ним, но меня резко отбрили. Водитель оставался для меня абсолютной загадкой; его манеры, невозмутимые настолько, что невозможно описать и в то же время бесспорно неприязненные, были до крайности оскорбительны. Даже хуже того, в них не было смысла. Казалось, служба нанимателю почти стёрла его самого и оставшееся было не его собственной личностью, но продолжением начальника, теми частями внутреннего ума, которые скрывает внешняя оболочка обычаев и приличий. Казалось, само моё наличие поблизости непростительно вмешивалось в частную жизнь.

Пока мы ехали, сельская местность становилась всё пустыннее: покатые серо-коричневые склоны, ощетинившиеся засохшей кукурузой, редкие видавшие виды дома с обращёнными на запад окнами, слабо мерцающими последними бликами солнца. Декабрьский пейзаж и мрачные небеса послужили мне уроком, напоминая о постоянной смертности, о бренности всего.

Я обожал такие сцены. Я жаждал их изобразить.

Мы продолжали ехать под уклон по просёлочной дороге, пока наконец-то не прибыли, грохоча по гравию немощёного проезда; мы затормозили перед солидно выглядящим каменно-деревянным фермерским домом, окружённым молочаем.

Водитель помог мне с багажом. Мотор он не стал заглушать.

Я стоял в сгущающейся темноте и разглядывал то, что было куда большим, чем простым фермерским домом.

— Какая мешанина! — произнёс я вслух, глазея на жуткое сочетание архитектурных стилей: круглая башня с конической крышей (как аллюзия на замок или шато), широкий, однопролётный портик, поддерживаемый двумя парами колонн, закрученными и отделанными ещё тщательнее портика, с ещё более занятной смесью листовидных лиц, змей, неоколониальных тосканских колонн, романского возрождения с прусским оттенком: сумбурное, нескладное смешение. — Должно быть, архитектор подсел на что-то… Неудивительно для места с привидениями.

— Дом построили в 1892 году, — фыркнул шофёр, будто это что-то объясняло. Он запихнул ключ в замок, повернул. Открываясь, дверь заскрипела.

— Как только зайдёте внутрь, позвоните моему нанимателю.

— Я думал, он хотел лишь моих впечатлений, да и то в дополнение.

— Это — его особые указания, сэр.

Затащив внутрь свои принадлежности, я очутился в большой неосвещённой прихожей. Видно было немногое, но шофёр, с какой-то фамильярностью, щёлкнул выключателем.

— М-р Куилт, — провозгласил он, стоя в дверях. — Должен вам напомнить, что вы лишитесь заказа, если попытаетесь уехать самостоятельно. — (Тут, в первый раз, короткая любезная улыбка.) — В любом случае, уехать будет затруднительно, поскольку окна заколочены, дверь прочная и никаких инструментов нет.

В соответствии с нашим соглашением, он обшарил мой багаж и материалы в поисках фотокамеры. Наблюдая, как он это делает, я встревожился. — Что, если вспыхнет пожар?

— В ближайшем городе есть добровольная пожарная команда. Вы можете позвонить, потом добежать до башни, где имеется балкон или, пожалуй, можно выбраться на крыльцо, но только под крышей. Там и ждите. Будет несложным делом спустить вас при помощи лестницы.

— Вы когда-нибудь бывали там?

— Увы, этот вид лучше оценит кто-то, обладающий чувствительностью, как у вас или… моего хозяина.

Ещё одна странная грань этого странного типа — впервые в его голосе промелькнул оттенок сожаления. И впервые он назвал своего босса хозяином. Но дело слишком торопило меня, чтобы и дальше задавать вопросы. Довольный, что я не протащил контрабандой фотокамеру, он снова улыбнулся — насмешливо — а потом вышел наружу. Я услышал, как в замочной скважине повернулся ключ, а через минуту загрохотала отъезжающая машина.

Оставшись один, я предался восхищению мебелью и антикварным убранством. Бытует удобное, но ошибочное мнение, что, обладая вещами — книгами, сувенирами, картинами — мы можем так или иначе задержать течение времени. Сбережённая фотография кажется сковавшей сцену или любимого, как мошку в янтаре; она стоит себе на полке, никогда не исчезая. Думаю, именно так и поступил тот богатей. Возможно, он умирал от некоей необычной хвори. Поэтому он приобрёл дом, где не двигался поток времени, где пыль, запахи и проходящие часы оставались в предельном застое — тут.

Это было странной точкой зрения. Почти сразу я вытащил свой альбом и начал зарисовывать, пока блуждал по комнатам в нижней части дома: тут драпировка, там стул, снова гробоподобные напольные часы, которые уже давно перестали тикать. Я полагаю: Время — безмолвный помощник художника. Художник отступает и наблюдает время за работой; пока копятся карандашные черты, эскиз словно заполняется сам по себе. В каждом мгновении есть своя пикантность.

Зазвонил телефон. Я продолжал набросок, не обращая на это внимания. Вдруг звонок прекратился. Я встревожился лишь от внезапной тишины. Только тогда до меня дошло, что я на час опоздал со своим первым телефонным звонком.