Переходники и другие тревожные истории (ЛП)

За телефоном в простенке висело огромное зеркало. Бумажный листок с телефонными номерами был на стене у зеркала. Набирая номер, я передёрнулся от своего отражения — замечтавшегося человека, который не следил за временем, упиваясь болезненными грёзами.

На мой звонок наконец-то ответили. Отозвался надломленный голос, несомненно, моего патрона, но слабее обычного, бормоча что-то про опоздание на час и мою невоспитанность. Но его слова угасли, когда я задумался о важнейшем достоинстве этого особняка, о разлагающихся тут днях, словно опавшие листья, медленно превращающихся в жирный перегной часов.

— Я потерял счёт времени, — расслышал я в телефоне свой голос.

— Куилт! Расскажите мне, что вы увидели!

Я попытался описать сводчатую прихожую, спиральную лестницу, завивающуюся на второй этаж. Упомянул наброски, которые уже сделал. — Я ещё не заходил наверх, — добавил я. Потом рассказал о кухне, которая страшила лишь своей банальностью.

— Вы определили, где в доме дурное место?

Я пошутил: — Я сам — дурное место.

— А?….

— Везде в Аду я буду. Ад — я сам[18].

— Вы нашли его или нет? — настаивал он.

Уступив, я предположил, что дурное место может оказаться наверху. Мои наброски к настоящему моменту скорее походили на сейсмографические записи края без землетрясений: ни единого «толчка».

— Будет гораздо легче, — посетовал я, — если вы перестанете со мной играть и просто скажете, где происходили явления. — Я заметил позади шкаф, отражавшийся в зеркале.

— Как уже объяснялось, Куилт, я не желаю насаждать в вашем уме никаких предположений, которые могли бы вызвать предвзятость.

— Допустим, я на кухне. Напротив меня шкаф…

— Который должен быть наглухо запечатан.

— Вообще-то, дверца приоткрыта.

— Что?

Я подошёл к шкафу, волоча за собой телефонный провод. Пока я это делал, дверца распахнулась наружу, выпустив воздух, пахнущий давно запертой сырой землёй.

— Она открывается, — сказал я. — Теперь дверца открылась полностью. Это оно? Уже теплее?

— Нет. Держитесь подальше от этого шкафа, Куилт. Это приказ. Держитесь подальше. Запрещаю. Дверца может захлопнуться за вами. Её нельзя открыть изнутри. Вы можете задохнуться. Никто вас здесь не услышит.

Когда он это говорил, я слегка подтолкнул дверцу, чтобы та открылась побольше. Внутри показалось что-то, похожее на холщовый костюм, высовывающийся из чёрного портфеля. Я увидел на полу красочно разрисованную коробку.

— Дверца открылась полностью, — невинно промолвил я. — Это не коробка ли пастельных красок на полу?

— Закройте дверцу, Куилт. Закройте её прямо сейчас.

Я опустился на колени и открыл коробку. — Художественные принадлежности. И какой-то художницкий халат с капюшоном. Я никогда такого не видел.

— Джеффри, пожалуйста. Оставьте в покое этот шкаф.

Я вытащил комбинезон. Ткань была очень грубой, будто парусина. Одеяние пожелтело от старости, но ещё оставалось прочным. Ни в его назначении, ни в конструкции я сразу не разобрался. Там было множество застёжек, в таких местах, где не было смысла их размещать и ещё больше ремешков. Что самое необычное, капюшон не откидывался, чтобы позволить носителю оглядеться или хотя бы подышать свежим воздухом. У наряда, что я вытащил, на месте лица был сплошной металлический овал, встроенный в него, как тяжёлая, безликая маска.

— Вот это действительно странно, — протянул я. — Это вроде смирительной рубашки. Она очень старая…

— Чёрт вас подери, Куилт! Возраст этой вещи не имеет отношения к вашему заданию. Оставьте шкаф в покое и сосредоточьтесь на своей картине.

Именно тогда мной овладело почти необъяснимое стремление.

Пока из телефона изливались никчёмные предостережения — ворчание, угрозы и мольбы от, скорее всего, больного человека за много миль отсюда («Эти вещи — личная собственность. Они незаменимы. Вы не имеете права».) — мне показалось, что единственный возможный план действий — надеть этот комбинезон.

Я натянул его через голову. Меня захлестнул запах старого холста. И чего-то ещё, явственно отвратительного, вроде гниющего мяса. Ощущение от ткани тоже было довольно мерзким, сперва грубым, как металлическая мочалка, потом тёплым, мягким и упругим, как будто эта вещь — живая, как будто я очутился в огромной беззубой пасти, которая всё сильнее и сильнее сдавливала меня.

Я забился, пытаясь вдохнуть. Где-то, очень далеко отсюда, выкрикивал голос: — Уберите его, Куилт! Уберите его!

Телефонная трубка всё ещё оставалась у меня, в костюме, сумке, или где-то ещё.

— …перемётный костюм… — видимо, продолжал он говорить. — Чтоб вас, Куилт. Чтоб вас.

Здравомыслие тогда покинуло меня. Моё восприятие исказилось. Казалось, прошло несколько часов и лишь с предельным сосредоточением воли я смог выпутаться из этой вещи, словно это действительно была полная слизи тёмная пасть, сжимавшая меня всё крепче и крепче.

Затем я уселся на кухонном полу, а «перемётный костюм», громоздился у меня на коленях. Я нашарил телефон.