Переходы от античности к феодализму

Принимая во внимание отсутствие сколько-нибудь радикальной парцелляции суверенитета, городское развитие по западному образцу было структурно невозможно. Движение по феодальному пути развития и в византийской деревне, и в византийском городе сдерживалось противодействием ее позднеклассического институционального комплекса и соответствующей ему инфраструктуры. Очевидным симптомом этого тупика была юридическая природа самой аристократии и монархии Византийской империи. Ведь до самого печального конца Византии, императорская мантия так и не стала наследственной собственностью помазанной династии, независимо от того, насколько сильным в конце концов стал народный легитимизм; формально она всегда оставалась тем, чем она была во времена принципата Августа, – избираемой должностью, на которую формально или реально возводили сенат, армия и народ Константинополя. Полуобожествленная вершина имперской бюрократии была, таким образом, всего лишь безличной функцией, схожей с функциями нижестоящего чиновничества, и тем самым принципиально отличалась от личной королевской власти на феодальном Западе. Знать, которая правила с помощью этого административного аппарата государства, точно так же отличалась от феодальных господ Запада. В Византии не сложилось никакой наследственной системы титулов: звания давались за выполнение официальных обязанностей в империи, как и в поздней Римской империи, и не переходили по наследству. На деле очень медленно развивалась даже система аристократических фамилий (в отличие от по-настоящему сеньоральных обществ Армении и Грузии на соседнем Кавказе с их полноценной системой рангов). [427] Прочные династии «могущественных» Анатолии, которые все больше разрушали ткань управлявшегося из Константинополя государства, возникли сравнительно поздно. Большинство известных семей – Фоки, Склиры, Комнины, Диогены и другие – никак не проявили себя до IX–X веков. [428] Кроме того, византийские землевладельцы, как и римские латифундисты до них, проживали в основном в городах, [429] в отличие от феодальной знати на Западе, проживавшей в деревне и игравшей намного более важную роль в сельскохозяйственном производстве. Таким образом, правящий класс Византии застрял на полпути между «светлейшими» поздней античности и баронами раннего Средневековья. В нем самом отразилась противоречивость государственного устройства.

Этот глубокий внутренний тупик всего хозяйства и политии объясняет странное бесплодие и косность Византийской империи, словно сама ее долговечность высосала из нее все жизненные соки. Тупик сельских способов производства привел к застою в сельскохозяйственных технологиях, которые оставались почти неизменными на протяжении тысячелетия, если не считать введения нескольких специализированных зерновых культур в эпоху Ираклия. Примитивная и удушающая упряжь античности сохранилась вплоть до конца византийской истории, и средневековый хомут так никогда и не был введен. Точно так же незамеченным остался и тяжелый плуг – вместо него использовалась неэффективная традиционная соха. Самое большее, что было освоено, – это водяная мельница, запоздалый дар Римской империи. [430] Кластер нововведений, который изменил западное сельское хозяйство этой эпохи, так и не привился на засушливых и маломощных почвах Средиземноморья, а своих собственных новшеств они тоже не породили. Единственный крупный прорыв в мануфактурном производстве был сделан при правлении Юстиниана. Это – создание шелковой промышленности в Константинополе, государственные предприятия которой оставались монополистами на европейском экспортном рынке вплоть до возвышения итальянских торговых городов. [431] Но и это было промышленным секретом, украденным у Востока, а не местным открытием; больше же в византийских мастерских ничего примечательного не появилось. Точно так же великий культурный расцвет VI века сменился все более ограниченным и косным иератизмом, относительное однообразие форм мысли и искусства которого явно проигрывает в сравнении с поздней античностью. (Не случайно, что первое подлинное интеллектуальное и художественное пробуждение произошло только тогда, когда в империи уже разразился необратимый кризис, потому что только тогда ее социальный застой был нарушен). Глубокая истинность известного суждения Гиббона о Византии в этом, как и в других случаях, получила подтверждение лишь в позднейших объяснениях, которые были ему недоступны. [432]