Переходы

— Мой друг, вы вступаете в Бодлеровское общество в занятный период его истории. В момент его величайшего расцвета, году в тысяча восемьсот семидесятом, в Обществе состоял пятьдесят один человек. То были лучшие литературные умы Парижа, а председательствовала основательница Общества, мадам Эдмонда де Бресси. Но мадам Эдмонда приняла участие в Коммуне, отправилась в изгнание да так и не вернулась. Общество она оставила на попечение своей компаньонки Матильды Рёг. Матильда происхождением из рабочего класса. Она, по сути, неграмотна, и ее председательство в столь почтенной организации иначе как скандальным не назовешь. У нее есть незаконнорожденний сын, поговаривали даже, что она была проституткой, прежде чем мадам Эдмонда своим решением сделала ее главой нашего Общества. Матильда до последнего времени всем и управляла, но, боюсь, чрезвычайно неудачно. Положение наше плачевно. Насколько я понимаю, от состояния мадам Эдмонды почти ничего не осталось. Все растрачено. Как мне представляется, Матильда просто ограбила ее и сбежала. До моего вступления в Обществе было лишь трое членов: мадам Матильда, мадам Эдмонда, ныне проживающая среди дикарей в южных морях, и Люсьен Рёг, сын Матильды, профессиональный бродяга, вечно шляющийся по каким-то экспедициям. Люсьен отправился в южные моря в надежде отыскать Эдмонду, которой никто не видел уже двадцать лет. Похоже, что он ее не только нашел, но и непонятным образом убедил вернуться во Францию. Как это ни печально, и Люсьен, и Эдмонда скончались по пути обратно в Париж.

К счастью, обителью мне служило тело лицедея, ибо, хотя слова Артопулоса и стали для меня ударом, возникло ощущение, что меня внимательно рассматривают. Если не считать легкого движения бровей и хмыканья, изображавшего определенную заинтересованность, лицо мое осталось неподвижным. Взяв стоявший передо мной бокал, я медленно отпил, вновь откинулся на спинку стула и слегка склонил голову набок, будто выслушивая занятную историю про совершенно незнакомых мне людей.

— Как так вышло?

— Они ехали поездом из Нанта в Париж, в одном купе. Насколько я понимаю, у мадам де Бресси незадолго до того случился приступ невралгии. Люсьен должен был за нею ухаживать. Он, как считается, убил ее ножом для бифштекса, а потом вонзил его себе в грудь.

Сердце у меня так и бухало.

— Зачем ему это понадобилось?

— В высшем парижском обществе очень хотели бы это понять. Если вас интересует мое мнение, нет ничего удивительного в том, что мужчина, воспитанный двумя женщинами, склонен к истерикам.

— Возможно, Матильда от горя решила бросить прежнюю жизнь и отправилась в скитания. — Такое предположение выглядело вполне уместным. — Случается, что человек уходит из дома и никогда уже не возвращается.

— Да, я про такое слышал, — ответил Артопулос. — Алиенисты именуют это амбулаторным автоматизмом. Насколько я понимаю, к нему особенно склонны представители рабочего класса. Итак, поскольку Матильда исчезла неведомо куда, похороны пришлось организовывать мне. Кончилось тем, что я оплатил участок на Монпарнасском кладбище из собственных средств. Взял на себя смелость поместить их в общий склеп под прекрасной серо-розовой мраморной плитой, где начертано название Бодлеровского общества.

Артопулос вернулся к омару. Я следил, как ест этот любопытный персонаж. Он поглощал блюдо быстро, набивал рот до предела, а потом жевал, как кролик. Я, со своей стороны, полностью лишился аппетита. Замети в это, Артопулос перестал жевать и уставился на меня с раскрытым ртом — полностью загруженная вилка застыла у самых губ.

— Что такое? — спросил он, опуская вилку. Я вновь ощутил на себе его пристальный взгляд.

— Прощу прощения за мое невежество, но кто такие алиенисты? — осведомился я, переводя разговор на более безобидную тему.

Артопулоса явно удивил этот вопрос. Он приподнял брови — они образовали две безупречные дуги.

— Да чтоб вас, старина, вы где были последние двадцать лет? — Я заметил, что в усах поблескивает розовый кусочек омара.

— Прошу не судить меня строго. Все мое образование сводится к четырем годам во французской семинарии в Риме.

Брови поднялись еще выше, до середины лба.

— Удивительное дело. И что заставило вас бросить семинарию?

— Кризис веры.

Артопулос рассмеялся.

— Очаровательно! Поведайте, будьте так добры, в чем состоял этот кризис веры?

— Я усомнился в катехизисе. Усомнился в существовании души.

Он целую секунду смотрел на меня, прищурившись, потом вернулся к утолению голода.

— Знаете, милый мальчик, из вас бы из самого вышел прекрасный алиенист. Впрочем, могу вас заверить: сам я не испытываю подобных сомнений.

— Правда? Вы верите, что у вас есть душа, которая попадет в рай или в ад, в зависимости от ваших поступков при жизни?

— Я не сказал, что верю в посмертное существование. Я верю в существование души, а это совсем другое дело.

— Что заставляет вас так твердо верить в ее существование, если нет жизни после смерти?

Артопулос вновь вгляделся в меня, прищурившись.