Перехваченные письма

Л… моя, р. … Только что проводил Пусю, который набрехал уйму интеллигентской чепухи. На прощание просил передать привет тебе и Бобику (причем Пуся испуганно посмотрел). Я старался объяснить ему преимущество гармонии перед «психопатологией», боюсь, что не преуспел в этом. Впрочем, он еще молод, в его годы я, вероятно, тоже был психопатом. Говорил ему, что грешники несчастливы (и несчастливые — грешны) не только в будущей жизни, но и в этой, с праведниками же дело обстоит как раз наоборот. Еще я говорил, что в человеке важны не разговоры, а жизнь, манера жить, то, как человек справляется с жизненными конфликтами. О том, что воля и ум идут вместе (волевые дураки встречаются очень редко и то лишь в военной среде).

Было бы порядочным фарисейством и не воспитательно, если бы я сказал ему, что я сам счастлив, но я это скрыл. Тебе же скажу, что я очень счастлив. Мне грустно, что я тебя не вижу, но грусть — не скука, не несчастье.

С моим сыном я провожу много времени и, не говоря уже об удовольствии от этих часов, это мне во всех отношениях полезно. Люби Жизнь; Бог о чем-то думал, когда создавал мир таким, а не иным.

Дина Шрайбман — Николаю Татищеву

Из писем мая 1932

Дорогой Кот!

Весна, тепло, сирень. Я совсем не так несчастна, как ты думаешь. Хочу очень, чтобы всем было хорошо. Все мои дети, пойми, я давно тебе говорила об этом. Милый мой усталый ребенок, какой у тебя бывает угасший голос в телефон.

В письмах твоих много истин. У каждого свои. Вот некоторые мои. Жизнь сложна и глубока, тяжела иногда, печальна, но не несчастна. Не надо усложнять внешности жизни (снобизм этим страдает) и не надо упрощать сущности. Нельзя быть легкомысленным, нельзя радоваться, когда кругом слезы. Нельзя их не замечать. Для себя — радость в траве, в ромашках, сирени, хорошей книге, прогулке, возможности делать подарки детям, сестрам. Видеть улыбку окружающих. Ну вот и у меня немало расписаний.

Бориса ценю и не хочу обижать. К браку отношусь не так легко, как было в твоем голосе давеча. Пуся имеет по природе своей дар легкости, не надо его увеличивать.

Стихи твои мне нравятся. Особенный, старый язык. Это не прием ли у тебя? Пишу все рассказ о сумасшедшей, скоро кончаю. Грустно, что нельзя тебе прочесть.

Хотела бы иметь твою фотографию и увидеть твоего сына. Не сердись на меня. Будь радостен. Твоя Дина.

Николай Татищев — Дине Шрайбман

Из писем мая 1932