Перехваченные письма

Замок Сен-Лу, наш замок, летний детский лагерь русской православной церкви. Сколько пережили мы там счастливых минут.

В тот год нам всем — Наташе, Марине Покровской, Арсению и мне — было по 12–13 лет, мы были самыми старшими в лагере. Нам не слишком докучали, мы проводили время, играя в пинг-понг на большом столе в сарае. Мы уже начинали немного скучать, когда нам объявили о приезде отца Жана с группой скаутов.

Этого священника мы любили, он не походил на других. Он не слишком много читал нам наставлений, ему больше нравилось задавать вопросы и слушать, угадывать наше будущее по линиям ладоней или рассказывать разные истории. И вот он-то и приехал с группой мальчишек. Они расположились в небольшом лесу позади замка. Мы бежим туда. Нам навстречу выходит высокий стройный мальчик чуть старше нас, ему, наверно, лет 14. В улыбке ли его дело, в красивых густых волосах ежиком или в манере держать себя, не знаю, но только никто из нас — ни Марина, ни Наташа, ни я — не можем оторвать от него глаз. Но Степан Татищев — так он представился — обращается больше к Арсению, протягивает ему руку.

«Это хорошо, что вы здесь», — говорит он. Дело в том, что он, его брат Борис и остальные их спутники оказались в трудном положении. Отец Жан заболел, и его поместили в замок. А если он быстро не поправится, их запасы скоро кончатся, они останутся без еды. Да и у него самого есть проблемы, добавляет он и показывает нам свои покрытые фурункулами ноги.

Скажу честно, запасы нашей маленькой аптечки сильно поубавились в тот вечер. Да и кухня не избежала нашего набега, изрядное количество хлеба и варенья из больших железных банок, стоявших на кухне, мы перетащили к ним, — и все это почти ползком (к тому времени мы успели побывать среди протестантских скаутов и неплохо научились у них незаметно подкрадываться разными способами).

Не помню, были ли мы наказаны за наше ВА[296]

, но уверяю вас, что благие деяния не всегда оцениваются должным образом. Этот эпизод, который я много лет спустя напомнила Борису, не оставил в его памяти никакого следа, равно как и костюмированный бал накануне их отъезда. А ведь как мы к нему готовились! В замке не было водопровода, а греть воду приходилось на большой кухонной плите. Мыть голову над тазом было не слишком удобно. Я вылила на голову Наташе, конечно, случайно, немного кипятка — о ее реакции я умолчу. Но мы были готовы на любые испытания, включая папильотки, чтобы выглядеть красивыми. Я понимаю, как можно всю жизнь помнить свой первый бал, я свой не забыла никогда.

Степан, Степа, как звали его все в лагере, нравился нам своими иногда неожиданным выходками. Вспоминаю, как во время одной из прогулок в лесу, в жару, когда мы все еле плелись от усталости, он вдруг предложил понести Марину Покровскую на спине. Она была самой большой и тяжелой из нас, но, кажется, и нравилась ему больше всех, увы. Впрочем, долго с такой ношей не пройдешь, и, пронеся ее некоторое время, он вдруг остановился, опустил ее на землю и, хлопнув себя по лбу, воскликнул: «Oh mon Dieu, j'ai compl`etement oubli'e que mon p`ere m'a d'efendu de porter du fumier avant l'^age de 21 ans»[297]. При этом он сделал такой реверанс, чтобы извиниться за свою оплошность, его тон изображал такое огорчение, что мы все расхохотались, а Марина — больше всех.

…Степан и Борис должны были прийти к нам в гости. Мы с Наташей ждем их и немного возбуждены предстоящим визитом. Но папа, как ни в чем ни бывало, посылает меня в Эпине купить le Monde — неблизкая прогулка километра на три. Я пытаюсь протестовать, боюсь, что без меня Наташа завладеет нашими гостями, но папа непреклонен. Когда я возвращаюсь, я вижу Бориса, сидящего возле печки рядом со своей матерью, с которой они приехали. Я ее представляла себе совсем иначе. Довольно плотная женщина с красным обветренным лицом рассказывает нашей маме, что она торгует парфюмерией на рынке! Я немного разочарована, я ожидала увидеть ее не такой, тонкой, как ее дети, с прекрасными волосами, как у Степы, беседующей, как все друзья папы и мамы, о высоких материях…

Но куда же делся Степан? Он — в нашем садике важно беседует с Никитой, кажется, ему понравился наш старший брат. Интересно, что Никита ему там рассказывает? Ему на три года больше, чем Степану, но он разговаривает с ним, как с равным, и наверно о политике. Никита ходит в кружок UJRF[298], Степа и Борис тоже сочувствуют коммунистам, симпатизируют России, как мы все, впрочем.