Перехваченные письма. Роман-коллаж

Организация существует в основном на английские субсидии; со времени основания ей, по-видимому, было передано 2 миллиона франков, сейчас она ежемесячно получает 5000 франков.

Среди ее членов гг. Радзевич, Арнольди, и Палеолог, двое последних были исключены из Русского республиканского союза, возглавляемого Павлом Милюковым, из-за их связей с большевиками.

Руководители общества "Евразийцев" осведомлены о существовании связей между некоторыми из его членов и ГПУ. Один из них, Савицкий, "тайно" посетил СССР. Вскоре после его возвращения более 100 корреспондентов "Евразийцев" в России были арестованы ГПУ и расстреляны.

Связь между Москвой и ее агентами внутри "Евразийцев" обеспечивает мадам Столярова, которая часто приезжает во Францию и Бельгию. Она дочь русской социалистки Климовой, воинствующая коммунистка, член[177] ГПУ и Коммунистического Интернационала молодежи.

Дневник Бориса Поплавского

Из записей мая 1934

Граммофон орет, разбивая уши, шум улицы, скрипение вилки по сковороде наверху. В душе, после двух часов дневной медитации-полусна, остервенение дела без благодати, без утешения.

Résiste, résiste contre tout, tout[178]. Сопротивление изо всех сил всему, что мучает, тормозит: печали, лету, шуму. Днем увижу Наташу.

* * *

Солнце, граммофон поет, и, несмотря на все, исподволь, медленно, верно вырисовывается синяя фреска лета.

Вчера на Монпарнасе счастливо хамил, дурил – с церемонными поклонами, деланной нежностью со всеми в центре микроскопического кипения парижской литературной России. Но скоро устал, вернулся домой в изнеможении и опять утром едва встал. Дни, в точности похожие на 1931, когда ни на что не хватало сил.

По временам волны боли от тяжести солнечной полноты, знакомое отвратительное чувство непоправимого. И снова душа устремляется к неумной работе, которая сегодня будет умная. Ибо стихи переписаны. И сердце смеется над собой, все это тщетно, а самое менее тщетное, Логика, снова прошла перед сердцем.

Мама завешивает окно. Милая, подобрела от горя. Она вчера потеряла сумку с 200 фр.

* * *

Папа ест суп без хлеба, это я все мои 7 фр. отобрал на епъ.

Дина Шрайбман – Николаю Татищеву

Позднее лето или осень 1934

Милый Ogre[179], как меня обрадовала твоя открытка утром рано. А то было и впрямь очень грустно. Так неприятно-странно с тобой разлучаться, но, к счастью, комната наша полна тобою.

Ночью, просыпаясь, думала, что слежу за твоим поездом, но, оказывается, мои расчеты были неправильны, ты выехал только тогда, когда, по-моему, должен был проехать Laroche и лечь спать. Удалось ли днем выспаться?

Утром все возилась, сейчас собираюсь пойти на рынок, но вот дождь забарабанил. Подожду немного, а то башмаки протекают. А ты как? В Марселе солнце? Понравилось? Долго ли ты там пробудешь? Надеюсь, ты предупредил Врангеля о своем приезде.

Котенька, душенька любимый, не уставай, пожалуйста. Бери всюду носильщика, не тащи тяжелых чемоданов и не нервничай, вчера ты был сам не свой, милый круглоглазый Кот. Ешь хорошо и спи. Христос с тобой. "Мы" много о тебе думаем и все время помним и любим очень много. Крепко целую.

* * *

Сегодня день мой грустен. Твоя открытка ко мне ли? Она – нервный отчет о поездке. И оттого, что я не совсем понимаю это твое горячечное тяготение к природе, оттого, что не могу ему соответствовать, мне больно. Разлука этим усиливается, подчеркивается.

Я как-то спокойнее отношусь к природе, не знаю, любовнее ли (не думаю), но как-то по-иному, и это меня с тобой разлучает. Я хотела бы во всем быть с тобой, всегда – одно.

Боюсь твоей нервности, от – неровности. Не знаю, куда послать это письмо, но не могу тебе не писать. Сегодня как будто что-то разделило нас, и я так стремлюсь восстановить нашу связанность этим письмом.

Но если бы этой открытки не было, было бы очень тревожно.

У нас все дождь, и ветер хлопает окном. Вчера приходила твоя мать и как радовалась, что тебе удалось поехать. Очень она тебя любит. Думаю, что она была неровной матерью, тебя любила и баловала больше сестер.

Милый, вернись ко мне тихим, очень тебя прошу, и вообще "повернись ко мне", так умчался ты в последнее время, что мне без тебя страшно. Может я очень к тебе строга и требовательна, но я так тебя люблю и так чувствительна к своим настроениям, милый, милый…

Александр Солженицын. Невидимки {12}

В начале 20-х годов, 11-летней девочкой, Наташа ездила в гости к отцу в Петроград (тогда это возможно было, еще и в Рязани центральный сквер звался тогда именем Климовой) – и загадала, что непременно сюда вернется, – вот когда ей будет 20 лет. Свой замысел – вернуться на родину, она провела неуклонно, при трезвых отговорах и справедливых огорчениях парижского эмигрантского круга: когда не ехал никто, когда это было безумием явным – в декабре 1934, сразу после убийства Кирова! Отец Наташи уже был и сослан под Бухару в эсэровской куче, и вытащен оттуда Е. П. Пешковой, теперь встретил дочь…