Перехваченные письма. Роман-коллаж

О Наташе счастливый сон с лазаньем по горам и глупым концом, с купанием, наводнениями и голыми путешествиями, какая радость – солнце во сне. Сейчас солнце по-весеннему греет, звенит наверху швейная машина, и сердце ожило. О, если бы Наташа поняла две равные бездны в сердце. Бездну тоски и отвращения от жизни и бездну восхищения и радости жизни. Наташа, je t'embrasse[175].

* * *

Теперь осталась только часть о выводе, легкая, чтобы дочесть этот том (Зигварт-Логика). Сегодня холод, бодрость, шомаж[176], письмо Шаршуна. Наташа поздно вечером в кафе. Сердце глубоко борется за нее со всеми сомненьями и спиритическими ужасами, от которых ночью страшные сны. Дина, по-моему, как-то неуловимо ревнует. Дина, Дина, золото мое дорогое, больное, милое бесконечно. Наташа «обижает» меня своей самоуверенностью и отсутствием (внешним) глубокой пораненности жизнью, весной, Богом, отсюда (внешне, вероятно) отсутствие в ней глубоких, эсхиловских ночных нот.

Наташа моя золотая, сердце к тебе рвется с отчаянной верой, не смейся над ней и не остри. Вникни немного в глубокую обреченность и в черную боль весны, ибо жить все-таки больно от всего, хоть и радость всегда. Светлая моя, безупречная дуся.

* * *

Персидские цари, по многочисленности войска, имели обыкновение не считать, а мерить его на версты тогдашние, но это было рабское быдло, и когда босые македонские хулиганы увидели это быдло, то кривошеий Александр засмеялся: «Разве это люди, солдаты, личности!» – толкнул лапой, и повалилась персидская декорация, и трава не растет там, где царей в их золотых палатах даже видеть не полагалось, «дабы не умер от счастья».

Конечно, демократическая свобода не абсолютна, потому что полиция разгоняет манифестации, бьет и т. д. Но все дело именно в нюансах: так, бить было дозволено, а стрелять было слишком, и в этом чувствовалась дрожащая рука зарвавшегося жулика.

Однако свобода, утверждаю я, есть вторичный и не природный диалектический момент. Первоначальное, исконное состояние есть рабство женщин и мужчин роду, обязательная женитьба на ком угодно, и есть народы, которые, презирая индивидуальность, создали страны по принципу одной семьи. Таковы Египет, Вавилон, Карфаген. Гибель этих культур при столкновении с греческим миром, изобретшим индивидуальную семью и личность, поистине смехотворна, нечего о них и вспомнить, до того они были величественной суммой неиндивидуальных единиц, нулей, и их коллективная история, наподобие истории колонии бобров или тюленей, окутана мертвой скукой.

Общество-племя есть первый диалектический момент, второй есть личность, она становится в прямую оппозицию к первому термину, и скоро выясняется метафизическое уродство этого антитезиса. Оно есть, раньше всего, роковое одиночество такой личности в себе. Одиночество в себе и полная неприспособленность к действию в организованной общине, которая требует глубокого упрощения личности и принятия традиционных форм, например, брака, требует огромных уступок личной свободы. Слишком уж индивидуализированные люди очень часто вообще безбрачны, ибо редко им удается найти дополнение себе.

Род тоскует по личности, тщится к ней, а личность тоскует по соборной жизни, и здесь останавливается печально диалектика демократии, понимая, как мертвое одиночество в большом городе и смерть от голода среди гор запасов необходимо связаны с демократической свободой. В этом смысле, жизнь Рембо и Бодлера есть откровение индивидуалистической Европы о самой себе.

Фашистские государства покупали свое могущество возвращением к доистории, то есть к этапу приказания и подчинения. Да, внешне эти государства гораздо симметричнее и архитектурно законченнее, и это не есть деспотия, а свободный отказ индивидуумов от индивидуальности, радость войти в ряды и больше не быть одинокой личностью. Гибель их будет мгновенна, ибо они не состоят из личностей и, следственно, подвержены массовому паническому геройству и панической подлости.

В сущности, фашизм и коммунизм есть возвращение России и Германии к природе.

Из записей апреля 1934

Поскандалив из-за тарелок и прокляв меня родительским проклятием, мама ест, жрет, чавкая. Насморк тяжелит голову, как после слез. Старые стихи разобрал и связал, скользнув сердцем в неистребимую печаль пустых дней, над которыми тщетно склонилось дивное Динино лицо.

Вчера даже не медитировал. Проснувшись поздно, писал роман и, одевшись и сделав гимнастику, в счастливом настроении поехал к Мережковским встретиться с Наташей, где снова ярко, грубо, тяжело перехамил всем.

Агентурное донесение французской спецслужбе {11}

Париж, 24 апреля 1934

A.V.5

Р.4697

По поводу общества «Евразийцы» (Европа/Азия)

Общество «Евразийцы» было основано в 1926 году Петром Сувчинским, родившимся 4 октября 1906 года в Санкт-Петербурге. Журналист и музыкант, живет в Париже с 1925 года.