Перехваченные письма. Роман-коллаж

Почему ты никогда не бываешь по субботам в Таверне (Эльзасской) 288, rue Vaugirard, где иногда встречаются очумленные и потерявшие души свои, т. е. сумасшедшие грешники русские, к которым мы подходим так вприлипку своей слабостью? Обнимаю тебя. Твой Виктор.

* * *

Дорогой мой Николай, «профессионально» приветствую два твои стихотворения, переведенные с китайского! Они очень хороши! Правку ты можешь определить по началу: «Вино я отстранил» («я чашу отстранил») – правка ничтожная, но кое-что от того получило большую строгость. Значит ли это, что тысячелетняя культура твоей «китайщины», культура мудрости, требует большего участия и поправок (в предпоследних твоих стихах нечего было править – ни технически, ни психологически)? Вероятно – так, потому что она, культура, обязательно должна быть участницей нынешнего дня.

Итак: "Вино я отстранил, беру тетрадь"… Нет, всего лучше: я принесу тебе твои стихи к свиданию, которое надо бы ускорить. Не можешь ли ты прийти к Елиньке в ближайший четверг?

Намеченная тобою в письме статья о невозможности русской культуры в ее эмиграции – как обязательность нашего разговора. Все это очень ВАЖНО: я тебе покажу конкретное предложение. Только надо будет тебе, в процессе ее написания, смотреть не в придуманные "Посевом" глаза (нам с тобою в такие глаза неловко смотреть), и надо будет обязательно помнить, как помнил Поплавский, что мы вовсе не всегда безответственные "интеллигенты" в своем высказывании, то есть в своем credo.

О месте опубликования и гонораре – мы с тобой уже беседовали. Принесу предложение с "канвой", которая – наша.

Итак, надеюсь, – до первого четверга (часам к трем).

Обнимаю тебя. Елиньке очень понравились твои стихи.

Елизавета Татищева – Николаю Татищеву

29 июня 1961

Твои письма доставляют мне большое удовольствие. Приятно, что у нас установилась переписка, и надеюсь, что она будет продолжаться и дальше. Конечно, было бы еще лучше, если бы можно было общаться не только через письма, но, вероятно, это не так просто.

Мне очень понятно и близко все, что ты пишешь о себе. Очевидно тот процесс эволюции, который происходил в твоем сознании, был пережит, может быть, только более ускоренными темпами, и мной. Интересно, что пришли-то мы к одному, по основным вопросам разногласий между нами нет, несмотря на совершенно разные условия, в которых мы перевоспитывались. В этом доказательство, что есть только одна правда, одно правильное понимание жизни и назначения человека.

О годах и я стараюсь не думать, вернее, как-то не думается. Я часто сравниваю себя и своих сверстников с нашими бабушками, когда им было столько же лет, сколько нам сейчас. Это были древние старухи, у которых все было в прошлом, а в настоящем какое-то безрадостное прозябанье в ожидании конца. Я себя старухой никак не чувствую, ни в мыслях, ни в действиях. Говоря на эту тему с некоторыми "инакомыслящими" (здесь ведь тоже такие имеются), стараюсь им объяснить, что это происходит так,

"Потому что у нас
Каждый молод сейчас
В нашей юной, прекрасной стране",

как поется в одной из наших песен.

Конечно, они с этим согласиться не хотят и выставляют миллионы всяких возражений по этому вопросу, точно так же, как и по всем другим…

Пришли мне, пожалуйста, еще твои стихи. Обещанного тобою письма от Степана еще не получила, но очень бы хотела, чтобы он написал.

Николай Татищев. Из статьи «Деревья, камни, слова» {20}

Художественная вибрация соединяет индивидуальное ощущение природы с основной космической поэзией вселенной, с Тао. Тао нам представляется небытием, пустотой, и это отчасти правильно, однако с той поправкой, что из этого царства пустоты каждое мгновение рождается все многообразие бытия – реки, горы, леса и человеческие слова.

Вот как, в приблизительном переводе, эта вибрация или звучание, или ритмическая смена рождения и смерти, проявляется в большой поэзии:

СЛОВА

Я сегодня не пью. Сидя дома,

Как друзей, собираю слова.
Принимаю одно, а другому:
«Возвращайся часа через два».

И те знаки, что я на бумаге

Все пишу, это листьев полет.
Это листья зимою в овраге
Вдруг слетают с деревьев на лед.

Но цветы, что нам радуют очи,

И те листья, что пали на пруд, —
Все завянут до завтрашней ночи,
А слова мои вечно живут.

(Ли-По, 701–762 по Р. X.)

Ида Карская – Мишелю Карскому