Перехваченные письма. Роман-коллаж

Дорогой Николай, я должен рассказать тебе кое-что… Я искал, конечно, еще сотрудников для «Альманаха». Был у одного, а потом, через пять дней, у другого. Первый принял меня, то есть мной предложенное, вполне дружески: пили чай, беседовали, я слушал трагический рассказ о немецких концлагерях и пр. Хозяин взял адрес Альманаха, а потом, уже к концу вечера, попросил оставить письмо от редакции Альманаха ко мне, чтоб показать одной приятельнице – возможной сотруднице. Я оставил…

Через пять дней я пошел к другому возможному сотруднику. Рассказываю ему, что и как, а в разговоре, назвав имя "первого", извиняюсь, что не могу оставить письмо, так как оставил у "первого".

"Второй" вдруг и говорит мне:

– А вы знаете, у кого оставили письмо и у кого были? – Это офицер полиции (3-е бюро, что ли?), и сын его в полиции… А не привели ль вы их за собою по пятам и ко мне на квартиру? – сказал № 2.

Вот, мой дорогой, если № 2 прав, тогда вся моя корреспонденция в Восточный Берлин люстрируется уже теперь. А если № 1 – действительно полицейский, войдя в сотрудники "Альманаха", конечно же, он легко может раскрыть и все псевдонимы, попросив прислать ему адреса парижских товарищей – "для объединения и встреч" (и мое имя было бы выдано в Париж из Восточного Берлина, как и мне имена других парижан – не псевдонимы, под которыми они писали в "Голос Родины").

Конечно, ты не можешь подписываться одним и тем же именем. Между прочим, Гривцова сказала Елиньке, что для графа Татищева будет отведено специальное место в их журнале (ох, как я прав был, когда говорил тебе о детях "князей"!).

А с "Альманахом" подожди… Кое-что прояснится, тогда и решишься, что и как делать.

* * *

Я не перестану сожалеть, что ты большую часть своей жизни отдаешь не по призванию! Я не против того, что ты фабрикуешь свечки (главное – с рабочими!), но я, как бережливый Хозяин, вижу, как разрушают творческую ценность. (Когда-то я видел на Дине халат, подаренный твоей матерью, расшитый шелком по шелку китаянками для жен Большого Дворца императора; эти китаянки, возможно, ослепли над вышивкой этого халата, то есть отдали свои глаза, чтоб Дина могла… вытирать им на кухне свои жирные руки и возиться в курятнике; а ведь халат этот был не от меньшего искусства, чем симфонии звуков, форм, слов и красок!)… От фабрикуемых тобою свечек темно людям, а от затемненного в тебе было бы светло.

Аттестация

Kolb-Carrière

Manufacture de cierges et bougies[307]

Bourg-la-Reine, 30 novembre 1961

Общество Кольб-Карьер настоящим подтверждает, что господин Татищев Николай, проживающий в Плесси-Робенсон (деп. Сены) по ул. Пьера Броссолета, работает на нашем предприятии в качестве квалифицированного рабочего с 24 апреля 1956 г.

Ида Карская – Мишелю Карскому

Ты прекрасно и резко судишь о других, ты считаешь, что Степан и Борис не корректны со мной, но сам ты тоже не слишком корректен – и не только со мной, но и с Назаном, который нас спас от голода когда-то. И с Lucas, и с Berrichon (список будет длинный). Ты легко берешь, но ты не думаешь, что в один прекрасный день нужно вернуть. Ты говоришь, что я должна бросить Nazan'a Я мечтала об этом, но я этого никогда не сделаю.

Теперь ты все знаешь, и если ты можешь еще себя взять в руки, то постарайся понять, что самое ценное в жизни – это работа (это наше преимущество перед животными, существами инстинкта) и уважение к соседу, который тоже имеет право на жизнь, как он ее понимает. Я буду счастлива жить с тобой в одной квартире. Но в остальном мы слишком разные люди, у нас разные боги, которым мы поклоняемся, и незачем меня мучить. Ты был тяжелым ребенком и ты еще продолжаешь им быть.

Фредерик Росиф об Иде Карской

Карская: песня, поток, стая всадников, примчавшаяся с Украины, богоносная идея. Новизна, неожиданность, простор.

Хрупкая, но твердая, как железная нить, Карская сохранила от Сутина воспоминание о красном, определенно ставшем фиолетовым.

Каждый картон Карской – это название песни, которым вдохновляются другие, ее друзья, художники, музыканты. Приходите к ней, чтобы совершить путешествие в сердце истории, она рассказывает о караванах, королях, Париже, голубых глазах пьяного казака – друга Аполлинера… На длинной дороге жизни стоит иногда остановиться, чтобы посмотреть, как стоит остановиться ночью, между двумя снами, чтобы послушать соловьиное пение.

Александр Солженицын. «Архипелаг ГУЛАГ»; «Невидимки» {21}