Перехваченные письма

11/24 сентября 1919. № 46

Дорогая Вера, сегодня получил от тебя письмо и от Туна, оба эти письма доставили мне большую радость проглядывающим в них хорошим вашим настроением. Поздравляю тебя с третьим нашим семейным праздником в этом месяце, днем твоего Ангела, больше всего желаю, чтобы этот день никогда не проводить так грустно врознь и всего, всего наилучшего. Благодарю за Лескова и жду следующей книги с продолжением. «Некуда» читаю с удовольствием.

12/25 сентября. Здесь я прервал писание, так как пришли за мной и повели в контору тюрьмы на допрос. Продолжаю писать.

12 сентября — день такой счастливый, который второй год приходится проводить так грустно. Допрос был не длинный и, как мне сказал допрашивающий, предпринят на предмет разгрузки тюрьмы[23].

Из его слов можно было заключить, что я могу быть переведен или в лагерь, или даже в другой город. Вот в этом втором случае мне необходима верхняя одежда, которой, как ты знаешь, у меня с собой здесь нет, а так как зима на дворе, то я думаю, своевременно прямо переходить на полушубок, который здесь мне еще и не нужен, но в дороге очень пригодится, также и барашковая шапка, не мешало бы и шерстяные носки. Боюсь, как бы перевод не состоялся так же внезапно, как из Петербурга, и придется ехать без теплых вещей. Если ты считаешь, что предположение мое правдоподобно и вероятно, то пришли мне эти вещи и скорее сообщи о получении этого письма. Целую тебя и всех. Дм. Татищев.

ЧАСТЬ II БАТАЛЬНЫЕ И ТЮРЕМНЫЕ СЦЕНЫ

Глава 1 РУССКАЯ РУЛЕТКА

Офицер молодой, погон беленький,

За границу тикай, пока целенький!

Частушка

Из воспоминаний Николая Татищева[24]

— Товарищ командир, красноармеец Николай Ларищев (так была переделана моя фамилия в московском штабе) является по случаю прибытия во вверенный вам полк.

В Москве, через знакомого офицера, я записался в «Главсахар» — воинская часть по охране сахарных заводов — и был направлен в район Харькова. В окрестных лесах шалили банды «зеленых». Это были анархисты, мы должны были по возможности их вылавливать и защищать от них заводы, куда их привлекал не столько сахар, сколько производившийся там также спирт.

К весне наш дом наполнился женщинами, это были семьи начальников, приехавшие подкормиться из голодающей Москвы. Мой батальонный повеселел и начал устраивать пикники с водкой и украинским салом. Однажды вечером наша компания ехала в лодке по разлившейся реке. В это время мы увидели бегущего вдоль берега красноармейца: «Товарищ командир, идите скорей, ребята Пашку прикончили!» Действительно, во втором батальоне вспыхнули беспорядки, комячейка не доглядела и вот, к сожалению, только что убили комбата Пашкова — да, до смерти, сгрудились, окружили и закололи штыками.

Через день Пашкова торжественно хоронили. Красные знамена, оркестр, «Вы жертвою пали», но также и духовенство из местной церкви. А вечером приехала комиссия — дивизионные политруки и с ними случайно оказавшийся в Харькове сам военком Дыбенко.

Это был бывший балтийский матрос, по слухам, жестокий, по виду высокий, спокойный, превращавшийся в интеллигента.

Дыбенко сказал, что хочет поговорить с каждым из нас наедине и пошел в канцелярию. Первым был вызван батальонный, за ним Миша, потом я. Дыбенко стоял спиной к окну и стал задавать, как Суворов, короткие отрывистые вопросы. Я старался отвечать в том же тоне.

— Какие иностранные языки вы знаете?

Я ответил.